На берегу тихого залива, изумрудно переливающегося под ярким солнцем, на меловом уступе — дом Гетмана. Открытая веранда гостеприимно распахнута в сторону моря, на котором то тут, то там белые пятна парусов вспыхивают среди золотого сияния. На веранде сидят Лисс и Хелла, полосатые шезлонги сдвинуты в тень. Вечер, июль.
— Ты не жалеешь, что приехала? — спрашивает Лисс.
— Нет. Главное, чтобы ты не жалела.
И снова тишина на веранде. И так каждый день: неторопливый обмен редкими фразами, неизбежные взгляды друг на друга — из-под ресниц, чтобы незаметно — корзинка с фруктами передается из рук в руки, и иногда одна из ладоней, белая, никогда не загорающая, задевает другую, уже подкоптившуюся на местном солнышке. Лисс никогда не отдергивает руку. Это всегда делает Хелла, краснея и отворачиваясь. До возвращения на Анакорос остается четыре дня.
В этот день они идут прогуляться в ту сторону, куда до сих пор не ходили. По берегу моря, через неглубокие овражки, заросшие спелыми красными ягодами, похожими на земную землянику, а на вкус — на перезрелые бананы, к маяку, стоящему на дальнем краю бухты. Незадолго до маяка дорога выворачивает на широкий песчаный пляж, вдоль которого природа причудливо расположила ряд высоких каменных столбов, напоминающих сталагмиты. Лисс нагибается, чтобы положить себе в рот еще одну горсть йотхианской земляники, но ягоды сыплются сквозь пальцы, когда она слышит совершенно истеричный вопль Хеллы:
— Что это?!! Лисс, что это?!!
Хелла стоит на краю травяного откоса, спускающегося к каменным столбам, и дрожащей рукой указывает… на стайку воробьев, которые расположились на краю глубокой впадины посреди пляжа. Воробьи, жизнерадостно чирикая, крутятся в песке, зарываясь по самую шейку, чистят перышки. Это забавное зрелище настолько не соответствует ужасу, отражающемуся на лице Хеллы, ее побелевшим губам, трясущимся пальцам, что у Лисс даже не находится, что ответить. Хелла тем временем, высоко приподняв юбку, сбегает к «сталагмитам» и обвинительно указывает на ряды длинных вертикальных царапин, которыми испещрены некоторые из них:
— Лисс, это что такое?
— Успокойся, ради бога. Что на тебя нашло? Ты боишься воробьев? — Лисс не спеша спускается на берег, чтобы присоединиться к подруге.
— Каких воробьев? — теперь Хелла внимательно рассматривает валяющиеся вокруг каменные обломки, и Лисс обращает внимание, что ее любимые скалы находятся далеко не в идеальном состоянии. От некоторых отколоты верхушки, другие — расщеплены посредине, будто сверху донизу вбивали огромный клин. И эти впадины на песке, возле одной из которых сейчас стоит Хелла… их вроде тоже раньше не было. Но все равно нет причин так пугаться. Так сказала бы Лисс, если бы забыла, кто перед нею. Если Хелла Дар-Эсиль находит во всем этом что-то страшное, значит, нужно по крайней мере разобраться.
Хелла вдруг опускается прямо на песок, подтягивает к животу колени.
— И как давно он тут развлекался? — спрашивает она.
— Кто? — не понимает Лисс.
— Их Королевское Величество, законный властелин Дилайны. В своем демоническом конформе.
— Ты серьезно? — Лисс знает, что серьезно, но спросить ничего умнее в голову пока не приходит.
— Более чем. Эти следы когтей я узнаю, разбуди меня среди ночи. А купаться в песке он всегда любил. Хотя в детстве рытвина образовывалась поменьше. Суди сама, — леди Хелла показывает рукой, — вон хвост, вон голова, вот шея. Лапы он, естественно, поджимает. А продолговатые углубления поменьше, по бокам — это где концы крыльев задевали песок.
Естественно, поджимает. То есть самым естественным образом поджимает лапы. Рехнуться можно. Но вместо того чтобы рехнуться, Лисс спрашивает:
— Сколько у него их?
— Лап или крыльев? — уточняет Хелла.
— Всего. Голова, надеюсь, одна?
— Голова одна. Крыльев — два. Лапы… хм, не помню точно, вроде две. Или все-таки четыре? Очень похоже на дракона из ваших земных книжек. Только шея короткая, такая… ходит, как на шарнирах.
— А цвет?
— А какая разница? — Хелла зарывается руками в распущенные волосы, потирает виски ладонями. — Значит, он раздобыл браслеты. Мои поздравления. Ума не приложу, как вы ему разрешили. И еще экспериментировать в таком месте…
— Браслеты он взял у меня. Без разрешения. После того как мы несколько лет прожили вместе. Просто забрал их и ушел.
— Они лежали у тебя на тумбочке у кровати?
Лисс надоело разговаривать с Хеллой со спины. Она тоже усаживается на песок и начинает процеживать его между пальцами. Песок сухой и горячий.
— Он их чувствовал. Причем чем дальше, тем сильнее. Сначала мы не понимали, что это из-за них: внезапные приступы головной боли, головокружение… ему иногда совсем плохо становилось, и мы не знали из-за чего. Потом он догадался. Или ему показали, где они. Кстати, Маро — его дочь.
— Ты не перестаешь меня удивлять.
Молчание. Долгое молчание. Такое долгое, что кажется, на этом берегу уже никогда не будет ничего сказано. Только рокот прибоя, писклявая перебранка воробьев за спиной, шорох песка, пересыпаемого ветром. Лисс подбрасывает на руке маленькую белую ракушку и пытается угадать, какой стороной она упадет.
— Ты его любишь? — Хелла ловит Лисс за руку, сильно сжимает пальцы. Край ракушки остро впивается в ладонь, Лисс ойкает.
— Извини. Так что?
Лисс стряхивает ракушку с ладони, осматривает тонкий порез на подушечке указательного пальца, прикасается языком.
— Не лижи, руки грязные. Ответь мне.
— Хелла, я тебя ненавижу.
— Хорошо, сегодня, — произнося эту фразу, Хелла буднично кивает сама себе. Этот кивок как знак только что принятого решения окончательно выводит Лисс из себя.
— Да пошла ты! — она вскакивает и бежит, увязая в песке, распугивая воробьев, к серым скалам и дальше вверх по пологому склону. Но не добегает, потому что на полпути к полуразрушенным «сталагмитам» ее хватают сзади сильные руки и тянут вниз, на сухой и горячий песок, и губы — еще суше и горячее этого песка — прикасаются сначала робко, потом все смелей и смелее… Она зажмуривает глаза, чтобы не видеть. Но не слышать — не получается, и слова, которых она ждала больше двадцати лет, пусть даже произнесенные томным женским голосом, врываются в уши, приводят в смятение, пока не превращаются в жадные, исступленные, хриплые стоны, такие же, как у самой Лисс, которая всей душой своей, всем своим телом тянется к тому, чего так не хватало ей все эти годы.
* * *
— Господи, что с тобой? Хелла, милая, что с тобой?
Я еле ее дотащила. Лисс откидывает со лба мокрые волосы, хватает из холодильника бутылку с минералкой, пьет обливаясь и захлебываясь, чтобы скорее вернуться в комнату. Туда, где на диване, скорчившись под простыней, стонет… Хелла?
