Но это была всего лишь боль. Это Гурни мог пережить. Физические страдания слишком мало значили для него. Они стали частью существования.
Гораздо больше его пугало то, что Раббан так милостиво наказал его за нападение на свою особу. Мешковатый Харконнен ударил его бичом, а охранники потом избили так, что Халлек три дня провел в лазарете, отделавшись несколькими мелкими переломами… Ему случалось страдать и сильнее. Что в действительности было на уме у палача?
Гурни вспомнил скучающее выражение в холодных глазах Глоссу Раббана, когда тот говорил управляющему: «Проверьте свои записи. Узнайте, откуда он появился и есть ли у него живые родственники». Гурни мрачно предполагал самое худшее.
Как и другие рабы, он день за днем влачил самое жалкое существование, испытывая все возраставший тошнотворный страх от предчувствия чего-то ужасного. Работал Гурни то в каменоломнях, то в ямах, где обрабатывали синий обсидиан. Часто возле Эбонитовой горы, напротив ям, где жили рабы, возле строений гарнизона садились корабли, на которые грузили куски сверкающего обсидиана, чтобы доставить его во владения Дома Хагала.
Однажды двое охранников без всяких церемоний вытащили Халлека из ямы. Густая жидкость струями потекла с его скудной одежды. Полуодетый, разбрызгивая маслянистую жидкость на охранников, Гурни, шатаясь, выбрался на площадь, откуда Глоссу Раббан инспектировал производство обсидиана и где на него напал непокорный раб.
Гурни увидел на площади низкий помост, перед которым стояло кресло. Никаких цепей, никакой шиги. Только одно кресло. Эти невинные с виду предметы вселили в душу Халлека неописуемый ужас. Он не понимал, что приготовил для него Раббан.
Охранники швырнули его в кресло и отошли в сторону. Рядом с креслом появился врач из тюремного лазарета, а на площадь строевым шагом вошли солдаты. Другие рабы продолжали работать в своих ямах. Их не вывели на площадь, значит, предстоящее зрелище предназначено для него одного.
Это было плохо. Очень плохо.
Чем больше волновался Гурни, тем большее удовольствие испытывали надзиратели, которые и не думали отвечать на его вопросы. Он замолчал, чувствуя, как жидкость на его коже высыхает, образуя твердую растрескавшуюся корку.
Знакомый Гурни врач подошел к нему, держа в руке маленький флакон с желтоватой жидкостью. Горлышко флакона заканчивалось острой иглой. Гурни видел такие флаконы в лазарете, но ему ни разу не делали такого укола. Врач подошел ближе и уколол Гурни в шею таким движением, словно давил осу. Гурни дернулся, мышцы его напряглись, горло сдавил спазм.
Теплое онемение распространилось по всему телу. Руки и ноги налились свинцом. Гурни ощутил слабые подергивания, а потом потерял способность двигаться. Он не мог даже моргать глазами.
Врач повернул кресло, развернув Гурни, как манекен, лицом к помосту. Внезапно Гурни понял, что это такое.
Сцена. Его принудят на что-то смотреть.
Из одного из зданий вышел Глоссу Раббан, одетый в блестящую военную форму, в сопровождении главного управляющего, тоже в форме. Человек с впалой грудью и объемистым животом по такому случаю вытащил из ноздрей фильтры.
Раббан остановился перед Гурни, который не хотел ничего — только вскочить на ноги и броситься на мучителя. Но пленник не мог двинуться с места. Парализующее лекарство держало его крепче, чем любые тиски, и Халлек мог лишь вложить в свой взгляд всю ненависть, на какую был способен.
— Заключенный, — сказал Раббан, и его толстые губы сложились в непристойную улыбку, — Гурни Халлек из деревни Дмитрий. После того как ты напал на меня, мы взяли на себя труд разыскать твою семью. От капитана Криуби мы узнали о тех мерзких песенках, которые ты имел обыкновение петь в таверне. Хотя твои односельчане не видели тебя уже несколько лет, никто не донес об этом властям. Некоторые из них перед смертью под пытками сказали, что они думали, будто тебя забрал очередной патруль и увез в город. Дураки.
Гурни впал в настоящую панику, в голове его помутилось, перед глазами замелькали черные тени. Он хотел спросить о судьбе своих покорных и тихих родителей, но боялся, что Раббан и сам все расскажет. Грудь Гурни сжало, как тисками, он пытался вдохнуть, борясь с параличом. Кровь его вскипела, гнев застилал взор красной пеленой. В голове стоял звон от недостатка кислорода.
— Тогда все куски мозаики встали на свои места. Мы узнали, что твоя сестра была приписана к одному из домов удовольствий, но ты не смог смириться с естественным порядком вещей. — Раббан пожал своими широкими плечами и тронул висевший у пояса бич. — Все обитатели Гьеди Первой знают свое место, но ты не хочешь его знать. В связи с этим мы решили напомнить тебе о твоем истинном месте.
Он испустил театральный тяжелый вздох, чтобы подчеркнуть всю глубину своего разочарования.
— К сожалению, мои солдаты проявили излишнее рвение, когда просили твоих родителей присоединиться к нам. Боюсь, что они не смогли пережить встречи с патрулем, который должен был доставить их сюда. Однако…
Раббан поднял руку, и солдаты поспешили к ветхому зданию склада. Гурни не мог видеть, что там происходит, он слышал лишь какую-то возню и беззвучный женский стон. Он все понял. Это была Бхет.
Вначале он испытал радость от того, что она еще жива. Он думал, что Харконнены убили ее после того, как Гурни пытался освободить ее из дома удовольствий. Теперь-то он понял, что они сохранили жизнь его сестре только для того, чтобы подвергнуть ее еще более изощренной пытке.
Солдаты потащили извивающуюся и сопротивляющуюся Бхет на помост. На женщине было надето лишь рваное мешковатое платье. Длинные льняные волосы были в полном беспорядке, лицо искажено страхом, который только усилился, когда она увидела сидевшего в кресле брата. Он снова увидел на ее шее беловатый шрам. Они украли у Бхет способность петь и говорить, они лишили ее способности улыбаться.
Их взгляды встретились. Бхет не могла говорить, а парализованный Гурни тоже был не в состоянии что-нибудь сказать или даже опустить веки.
— Твоя сестра знает свое место, — сказал Раббан. — Действительно, она очень хорошо нам служила. Я проверил записи, чтобы явиться сюда вооруженным знанием точного числа. Эта малютка доставила удовольствие 4620 нашим солдатам. — Он потрепал Бхет по плечу. Она попыталась укусить его руку. Раббан ухватился за ветхую ткань и сорвал с Бхет одежду.
Солдаты заставили голую Бхет лечь на деревянный помост. Парализованный Гурни не мог шевельнуть ни ногой, ни рукой и был вынужден смотреть на все это. Он хотел закрыть глаза, но не смог сделать даже этого, веки отказывались повиноваться. Гурни понимал, чем заставляли заниматься его сестру в течение шести лет, но вид ее обнаженного тела был невыносим и оскорбителен. Все тело Бхет было покрыто синяками, кровоподтеками и мелкими рубцами.
— Не многие женщины в наших домах удовольствий смогли протянуть так долго, — заговорил Раббан. — Но у этой сильна воля к жизни. Если бы она могла говорить, то наверняка сказала бы, с какой радостью послужит она Дому Харконненов в последний раз, чтобы преподать тебе последний урок.
