Встреча со Жжёнкой произвела на него впечатление. Будучи младше на двенадцать лет, Икс изучал ее деяния, как теологи долбят святые книги.
Первым террористом на его пути оказался случайный знакомый, безапелляционные высказывания которого казались ему верхом мудрости. Затем — Жжёнка.
В половую связь они вступили почти сразу же, ибо она не слишком привередничала в выборе партнера, следила, в основном, за регулярностью секса, как за приемом пищи. Его же привлекло соответствие предложенного ею характера процедуры его жизненной позиции: холодная эффективность, граничащая с извращенностью.
Теплых чувств он никогда ни к кому не испытывал, однако иной раз искренне восхищался кем-либо, превзошедшим его в чем-то. Тяги к вниманию общества, к шумихе вокруг его имени никогда не испытывал, ибо общество и его институты презирал. Однако после «дела», на которое не всегда шел в рамках «сети» (иногда действовал один или на пару, например, со Жжёнкой) и которое всегда затрагивало сеть предприятий его семейства, каждый раз оставлял метку: икс, как крестик неграмотного. Он и в постели со Жжёнкой вычерчивал этот крестик поверх ее клейма, особенно во время оргазма.
Его так и не поймали. Позже он вступил в международные полицейские силы, поддерживавшие порядок на Шикасте в ее последние дни.
ИНДИВИД ШЕСТОЙ (ТЕРРОРИСТ ВОСЬМОГО ТИПА)
Родителей этого персонажа в годы Второй мировой войны швыряли по лагерям разного типа. Отец его был евреем. То, что они выжили, уже относится к области «невозможного». Сохранились тысячи документов, подтверждающих реальность такого «невозможного», всегда связанного с жаждой жизни, выживания: силой воли, хитростью, смелостью и — непременно! — везением. Эти двое не оставляли пределов лагеря — в конце войны они попали в трудовой лагерь в восточной части Северо-Западных Окраин — в течение еще пяти лет после окончания боевых действий. Им некуда было приткнуться. Тогда и родился описываемый сейчас индивид, в обстановке крайней нужды, голода и холода. В «невозможных» условиях. Родился крохотным, ущербным, но «функционирующим». Больше у его родителей детей не было. Они исчерпали свои жизненные силы на нем, да и где и на что они выращивали бы его братиков и сестричек? С помощью благотворительных организаций семья устроилась в маленьком городишке, отец стал промышленным рабочим. Жили очень экономно, хозяйствовали осмотрительно, знали цену вещам и как они достаются, чего стоит жизнь. Любовь родителей к сыну была формой благодарности за существование, в любви этой не было ничего бездумного, животного, инстинктивного. Любовь к сокровищу, спасенному — невозможным способом — от катастрофы.
Родители трудно сходились с людьми. Пережитое обособляло их, отделяло от соседей, из которых война выжала все соки, но которые хотя бы избежали лагеря. В разговорах родителей лагерная тема затрагивалась редко, но то, что ему довелось услышать, прочно оседало в его мозгу альтернативной реальностью. Что общего у двух бедных, но теплых и уютных комнаток с кошмаром, о котором вспоминали родители? Иногда в этом возрасте распухшее от простуды горло на всю жизнь оставляет шрамы в детской психике, прочно противопоставляет детей родителям.
Мальчик смотрел на родителей с ужасом. Может ли быть такое?
Здесь сошлюсь на реакцию индивида третьего (см. соответствующее место моего доклада). Долгие годы он провел в наблюдениях за жизнью окружающих, задаваясь подобным вопросом, означавшим удивление: как люди мирятся с таким? Иначе: как человеческие существа могут обходиться друг с другом подобным образом?
В случае индивида шестого эта реакция гораздо шире, чем в случае индивида третьего, который видел свою и соседние улицы, расширял наблюдение на город, с трудностями аппроксимировал результаты на Северо-Западные Окраины, оставляя в стороне Основной Материк и весь мир. Годы потребовались, чтобы расширить границы наблюдений.
Но индивид шестой идентичен войне, он с нею слился, чувствовал себя ею, и война эта была процессом глобальным, запечатлевшись в его восприятии жизни взаимосвязанной либо хаотичной системой взаимоперекрывающихся процессов.
С момента, когда он начал мыслить самостоятельно, развитие событий представлялось ему иначе, чем предыдущему поколению. Для него не было понятия «виновная страна», не было для него проигравших и победивших наций. Одна нация не может полностью отвечать за то, что она творит, ибо существует не в вакууме, зависит от других и взаимодействует с ними. Географическая зона, обозначенная на карте словом «Германия», ставшим ругательством, не может отвечать за массовые убийства и жестокости, которые она совершила. Одного дня в библиотеке хватило, чтобы понять, что у Второй мировой войны причин множество, что понятие «Вторая мировая война» объединяет все страны Северо-Западных Окраин и вытекает из понятия «Первая мировая война». Почему эти историки рассматривают явления, вырвав их из контекста? Они что, дурачки? Детишки малые? Может, идиоты? Или же сами понятия не имеют, кто они такие?
Избрав стиль жизни, пятнадцатилетний парень обременил не только себя. Родители переживали куда больше. Своей комнаты у него не было. Его раскладушка находилась на кухне. К ней прилагалось одно тонкое, до дыр протертре, засаленное, еще лагерное одеяло. Парень регулярно брил голову. Наложил на себя епитимью: раз в неделю принимал пищу по лагерному рецепту. Горячая помойного вида вода с картофельными очистками, объедки. Готовил ее сам, ел, как священнодействовал. Родители поневоле питались скромно, лагерь навсегда испортил им желудки. Он читал родителям отрывки из биографий, отчеты об условиях в лагерях, материалы переговоров или упоминания о несостоявшихся переговорах, которые вели к войне или могли войну предотвратить. И всегда подчеркивал многопричинность, всегда заключал выводами. Если бы такая-то или такая-то страна предприняла то-то и то-то, то… Если бы послушали того-то и того-то…
Для бедных родителей это оказалось возвращением кошмара, от которого они спаслись такой ценой! Они нашли себе скромное убежище, где чувствовали себя в безопасности, потому что зло — свойство иного места, иного мира, по крайней мере, иной страны, зло удерживается временем в прошлом, спрятано в историю, в которую можно не заглядывать. Ужас может вернуться, но он тоже отгорожен временем, он в будущем, благодарение Господу. А когда он вновь настанет, они, если повезет, уже спрячутся в другую безопасность, в безопасность смерти. И вот это убежище взломано! И не историей, не будущим, а единственным их сокровищем, вынесенным из бессмысленной бойни!
Отец умолял сына проповедовать где-нибудь в другом месте.
— Но ведь это правда! — настаивал юнец.
— Да, да… нет… не знаю, мне все равно, ради Бога!
— Тебе все равно?
— Мать…ради матери, ты не представляешь, что она перенесла…
Парень добавил к своему режиму ношение лагерных лохмотьев. По графику, по определенным дням. Стены кухни покрывали фотоснимки лагерей смерти, рабочих лагерей, концентрационных лагерей, к которым добавились иные свидетельства жестокого обращения людей с себе подобными. Кухня, в конце концов, была единственным доступным ему помещением, бедным родителям приходилось с этим мириться.
