— Вот ты говоришь, что не можешь оставаться самим собой, не можешь прийти в равновесие, а я тебе повторяю, что это очень важно и для Волиена, и для наших сотрудников, которые тут находятся. До какой степени тебя нужно испугать, чтобы ты обрел здравый смысл и пришел в себя?
— Разве я так говорил? Ну хорошо, пусть будет так! Я ничего не могу поделать. Тогда испугайте меня, как хотите, Клорати. Мне, очевидно, именно это требуется.
— Отлично, — сказал я. И Инсент внутренне собрался, сцепил руки, в глазах появилось типичное для него выражение готовности слушать, как будто одних ушей недостаточно. — Это произошло на другой планете, там неожиданно развитие техники достигло такого уровня, что началась опустошительная война, были разрушены большие территории, жители были в отчаянии. Воспользовавшись их отчаянием, власть захватили те, кто считал себя особо одаренным и умеющим манипулировать людьми, а также те, чьим самым первым и главным талантом было умение выбирать слова — Риторика. С самого начала первый лидер из этих тиранов заявил: «Мы выступаем за организованный террор», и этому заявлению аплодировали, им восхищались его последователи и многие за пределами этого конкретного…
— Я, кажется, припоминаю что-то похожее… — мрачно заметил Инсент.
— Да, я описываю ту же планету, какую описывал тебе в «суде» на Волиенадне. Это произошло спустя некоторое время после той революции, которая вскоре породила убийц по принуждению, а потом тирана. Риторики, которые, по крайней мере, могли распознать опасность для себя, изучили результаты первой революции, чьими эксцессами и жестокостью они так сильно восхищались, и договорились убивать не друг друга, а только население, которое они собирались принудительно «освободить», если кто откажется быть освобожденным. Если помнишь, в период первой революции крики типа «Мы переродимся только через кровь!» подействовали на примитивные центры в мозгу каждого из жестоких людей, а в период второй — восхищение масс вызвал лозунг «Энергию и массовость Террора следует поощрять!» Потому что эти риторики знали, что они смогут сохранить власть в своих руках, если обеспечат толпе образ врага, настоящего или воображаемого, чтобы отвлечь внимание народных масс от постоянных страданий. Порабощенные умирали миллионами: от голода, от болезней, и прежде всего — от тотального Террора, теперь организованного как система слежки, которая охватывала империю размерами в одну шестую часть планеты. И конечно, риторики убивали друг друга, как будто никогда не заключали между собой пакта о ненападениии. Они считали, что контролируют события, а на самом деле стали марионетками в руках тех сил, которые сами выпустили на волю. И пришел новый тиран, чего и следует ожидать, когда в обществе царит хаос. И люди по-прежнему умирали или становились жертвами убийц. Но у обитателей той планеты, по крайней мере, сохранилась плодовитость, так что шло восполнение потерь населения из-за болезней, катастроф и из-за их собственной индустрии убийств. — Я внимательно наблюдал за Инсентом, но не видел никакой реакции. Он все так же внимательно слушал и не шевельнулся с самого начала, только напряжение слегка снизилось. — И вот что, вероятно, следовало бы отметить: эта страна вовсе не старалась скрывать происходящие в ней массовые убийства, пытки, самые жестокие методы контроля за населением, какие когда-либо бывали на свете. И тем не менее народы других, вполне благополучных регионов этой планеты, даже те, в которых жизнь была хорошо организована и приятна, восхищались вышеописанной тиранией. Потому что всегда и всюду есть такие личности, которые реагируют только на сильные и шумные проявления страстей… — Тут Инсент вроде бы смутился и сделал такой жест, как будто хотел сказать «довольно!» —…Этим личностям требуется стимуляция сильными словами и сильными мыслями. Очень многие, во всех регионах той планеты, втайне увлекались идеей Террора, пыток и организованной жестокости, наслаждались мыслью о господстве в стране, население которой живет постоянно в условиях, близких к рабству; их чувственный аппарат возбуждали мысли о лагерях-тюрьмах, где люди умирают миллионами.
Инсент не сводил с меня своих выразительных глаз, но смотрел на меня как-то странно — чуть ли не с насмешкой.
— Инсент, — спросил я, — что смешного ты нашел в этой ужасной истории?
— Не нашел пока, но, возможно, отыскал бы при желании, — сказал Инсент и плюхнулся на спину, раскинув в стороны руки и ноги, приняв позу капитуляции. — Ну, говорите дальше.
— Собственно, я уже рассказал все, что хотел. И главное, о чем я хотел сказать, — не об убийстве миллионов и миллионов, хоть по небрежности, хоть намеренно; не о введении механизма террора; не о порабощении населения. Я хотел обратить твое внимание на другое: всю свою деятельность они описывали открытым текстом, с целью порабощения, манипулирования, сокрытия или раздражения, только у них тираны назывались благодетелями, мясники — санитарами общества, садисты — святыми, кампании по стиранию с лица земли целых наций были названы акциями, благотворными для самих этих наций, война именовалась у них миром, а медленная деградация общества, сползание на уровень варварства — прогрессом. Слова, слова, одни слова… И когда умные люди говорили им о положении дел в стране, в ответ им с энтузиазмом кричали: «Какие вы говорите удивительно интересные слова!», — и вся эта деятельность продолжалась по-прежнему.
— Я вас слушаю, слушаю.
Я не стал продолжать, а вместо этого начал рассматривать своего ученика, как вы, Джохор, я замечал, тоже иногда меня рассматриваете.
— Клорати, если вы предпишете мне Полное Погружение в эту историю, какую роль вы мне отведете?
— И ты еще спрашиваешь! Ты стал бы одним из инструментов Террора. Ты бы убил бесчисленное количество приличных людей, теми методами, которые сам бы изобрел, ты бы постоянно изобретал способы мучить, порабощать путем искусного использования пропаганды и доведения до кондиции, угрожая несчастным смертью, пытками и тюрьмой. Тебя вскоре тоже убили бы, согласно закону, что подобное притягивает подобное, но я бы организовал для тебя сразу возвращение и новый пост внутри этого механизма жестокости, где ты продолжал бы делать все то же самое, при этом говоря о дружбе, социальной ответственности, мире и так далее и тому подобное.
Снова наступило долгое молчание. Потом Инсент медленно поднялся.
— Никогда и ничто меня не завораживало больше, чем эта история, — наконец объявил он, с удовольствием анализируя свои собственные душевные процессы, что, казалось, ему никогда не приедалось. — Я совершенно точно знаю, что если бы я прошел Полное Погружение в эту историю, я бы сейчас валялся тут у вас в ногах, плача и крича, желая одного — поскорее это позабыть. С радостью могу сказать, что то, другое ужасное Погружение уже забыл! Я бы умолял вас стереть все мысли, воспоминания из моей головы. Я бы возносил протесты в Космос, обвиняя его в жестокости. Но, знаете ли, я могу слушать сколько угодно, однако в реальности не способен себе все это представить. В сущности, все это звучит довольно… нет, не привлекательно, не то слово… но любопытно… Видите ли, Клорати, я не верю этому. Нет, нет, я не хочу сказать, что этого не было или что подобное не происходит и сейчас. Я хочу сказать другое: я не могу заставить себя представить это как истину. Все это смахивает на сказку, этакую старинную, древнюю историю о том, что случилось где-то далеко и очень давно.
