Дороти сказала:
— Какой стыд.
Гарриет видела, что эти два пожилых, крепких, закаленных борца за выживание с высоты своего жизненного опыта обвиняют ее, Гарриет. Она взглянула на Дэвида и поняла, что он чувствует то же самое. Порицание, осуждение, неприязнь: казалось, Бен вызывает в людях эти эмоции, вытаскивает из глубины на свет…
На следующий день после происшествия Элис заявила: она считает, что больше не нужна в доме, и вернется к собственной жизни, а Дороти, без всякого сомнения, управится одна. В конце концов, Джейн теперь пойдет в школу. Она еще год могла бы не идти в школу, в настоящую школу, на весь день, но родители решили отдать ее пораньше. Именно из-за Бена, хотя никто не говорил этого вслух. Элис ушла без единого намека на то, что уходит из-за Бена. Но она сказала Дороти, которая передала Дэвиду и Гарриет, что этот ребенок наводит на нее жуть. Не иначе его подбросила нечистая сила. Дороти, всегда благоразумная, хладнокровная, трезвая, посмеялась над ней.
— Да, я посмеялась над ней, — доложила она и добавила мрачно: — Но с чего это?
Дэвид и Гарриет беседовали тихими, почти виноватыми голосами, полными сомнения, — так, казалось, диктовал им Бен. А ребенку не было еще и полугода… Он разрушит их семью. Он уже разрушал ее. Им придется следить, чтобы он был в своей комнате во время обеда или когда дети внизу со взрослыми — в общем, в семейное время.
Теперь Бен почти все время оставался в комнате, как узник. В девять месяцев он перерос ограду своей кроватки: Гарриет застала его, когда он собирался перевалиться через борт. В комнату поставили маленькую кровать, обычную. Бен без труда ходил, придерживаясь за стену, за стул. Он совсем не ползал, сразу встал на ноги. По комнате были разбросаны игрушки — или, вернее, их фрагменты. Бен не играл в игрушки: он колотил ими по полу или по стене, пока не ломались. В тот день, когда ему удалось удержаться на ногах, ни на что не опираясь, он испустил торжествующий рев. Другие дети, достигнув подобного успеха, радовались, хохотали, ждали, что их похвалят, что все будут восхищаться ими и любить их. А этот — нет. У него было холодное торжество, и он ковылял по комнате с горящими от острого удовольствия глазами, не обращая внимания на мать. Гарриет часто задумывалась, что видит Бен, когда глядит на нее, — ни во взгляде, ни в прикосновении у него ни разу не чувствовалось: это моя мать.
Однажды ранним утром что-то заставило Гарриет встать с постели и зайти в комнату Бена, и, войдя, она увидела, что Бен, качаясь, стоит на окне. Окно было высоко от пола — бог весть, как Бену удалось туда забраться! И оно было открыто. В любую секунду Бен мог вывалиться. Гарриет подумала: «Какая жалость, что я зашла…» — и отказалась ужаснуться такой мысли. В окно вставили крепкую решетку, и Бен, стоя на подоконнике, цеплялся за прутья и тряс ее, оглядывая мир за окном, испуская низкие хриплые крики. Все рождественские каникулы его продержали в комнате. И было странно, как люди, спросив осторожно: «Как Бен?» и получив ответ: «О, у него все нормально», — больше не заговаривали о нем. Иногда особо громкий вопль Бена долетал до большой гостиной и на миг обрывал общий разговор. Затем собеседники хмурились, и Гарриет всегда с ужасом ждала этого, зная, что за гримасами люди прячут свои замечания или мысли, которые нельзя произнести вслух.
Так что дом уже не был прежним; все были скованными и осторожными. Гарриет знала, что иногда, если ее не было поблизости, гости поднимались взглянуть на Бена — из нездорового опасливого любопытства, которое он вызывал. По их глазам она понимала, что они ходили на него поглядеть. «Будто я преступница», — про себя негодовала Гарриет. Она слишком увлекалась молчаливым возмущением, но остановиться, похоже, не могла. Ей казалось, что даже Дэвид ее осуждал. Однажды она сказала ему:
— Наверное, в прежние времена в первобытных обществах вот так обращались с женщинами, родившими урода. Как будто они виноваты. Но мы-то считаемся цивилизованными людьми!
Дэвид ответил мягко и осторожно, как всегда теперь к ней обращался:
— Ты преувеличиваешь.
— Отличное слово — очень по делу! Поздравляю! «Преувеличиваешь»!
— Господи, Гарриет… — Дэвид заговорил другим, беспомощным голосом. — Давай без этого — если мы не будем друг друга поддерживать, то…
Была Пасха, когда школьница Бриджит, которая вернулась посмотреть, на месте ли ее волшебное царство обыденной жизни, спросила:
— А что с ним? Он дебил?
— Даун, — ответила Гарриет. — «Дебил» теперь не говорят. Но нет, он не даун.
— А что с ним тогда?
— Абсолютно ничего, — сказала Гарриет сухо. — Как ты и сама видишь.
Бриджит уехала и больше никогда не бывала у них.
Вновь летние каникулы. 1975 год. Гостей приехало меньше: некоторые писали или звонили, говорили, что у них нет денег на железнодорожный билет или на бензин.
— Любой предлог лучше, чем никакого, — заметила Дороти.
— Но у людей трудности, — сказал Дэвид.
— Прежде они не настолько бедствовали, чтобы не приехать и не пожить тут за твой счет несколько недель.
Бену шел уже второй год. Он до сих пор не говорил ни слова, но в других отношениях был нормальнее. Теперь держать его в комнате стало трудно. Дети, играя в саду, слышали его зычные сердитые крики и видели, как он стоит на подоконнике, пытаясь разогнуть прутья решетки.
Так что он вышел из своей маленькой тюрьмы и присоединился к ним внизу. Казалось, он понимает, что должен быть как все. Он стоял, опустив голову, и смотрел, как взрослые разговаривают и смеются, сидя вокруг большого стола или на диванах в гостиной, где снуют туда-сюда дети. Посмотрит на одного, потом на другого, и на кого бы он ни смотрел, человек обязательно чувствовал этот тяжелый взгляд и замолкал на полуслове или поворачивался спиной или плечом, чтобы не видеть Бена. Одним своим появлением тот мог заставить затихнуть полную комнату народу, а то и разогнать всех: под любыми предлогами люди расходились.
Под конец каникул кто-то приехал с собакой, маленьким терьером. Бен не мог отстать от нее ни на миг. Куда бы ни побежала собачка, он шел следом. Не играл с ней, не гладил: стоял и смотрел, не отрываясь. Однажды утром, когда Гарриет спустилась на кухню приготовить детям завтрак, собачка лежала мертвой на полу. Сердечный приступ? Гарриет вдруг стало дурно от нехорошей догадки, и она бросилась наверх, убедиться, что Бен у себя: он сидел на корточках в кроватке и, когда Гарриет вошла, поднял голову и засмеялся, но беззвучно, в своей манере, как будто скалясь. Выходило, что он открыл дверь комнаты, тихонько прошел мимо спящих родителей вниз по лестнице, нашел собаку, убил ее, вернулся к себе наверх, в свою комнату, закрыл дверь… и все самостоятельно! Гарриет заперла Бена: если он смог убить собаку, то вполне мог бы и ребенка.
Когда она спустилась обратно, дети уже собрались вокруг мертвой собачки. Скоро появились и взрослые; что они думают, было очевидно.
Разумеется, это было невозможно — чтобы младенец убил проворную собаку. Но официально причина смерти животного осталась загадкой — ветеринар сказал, что собачку задушили. Это происшествие испортило остаток каникул, и гости разъехались до времени.
