— Пожалуйста, входите, — ожидая увидеть товарища из делегации.
Но на пороге стояли два молодых парня в матерчатых фуражках и в рабочих ботинках. Один из них сказал:
— Товарищ, пожалуйста, пройдите с нами.
У них были открытые простые лица, и я их не спросил, куда они меня ведут. (Но, к своему стыду, должен признаться, что я пережил одно короткое мгновение мучительных сомнений, вспомнив все те рассказы, которые доводится нам всем читать в капиталистических газетах, — помимо нашей воли мы все отравлены тем ядом!) На лифте я поехал вниз с моими дружелюбными проводниками. Женщина за регистрационной стойкой мне улыбнулась и поздоровалась с моими новыми друзьями. На улице нас ждал черный автомобиль. Мы в него сели, мы сидели плечом к плечу, молчали. Очень скоро впереди показались башни Кремля. Итак, поездка оказалась недолгой. Мы въехали через огромные ворота, и машина притормозила возле неприметной дверки. Два моих друга вышли из нее и открыли дверцу для меня. Они мне улыбнулись:
— Пойдемте с нами, товарищ.
Мы поднялись по великолепной лестнице из мрамора, по обеим сторонам которой было представлено множество произведений искусства, а потом свернули в небольшой коридор, простой и безыскусный. Мы остановились перед обычной дверью, такой же как любая другая дверь. Один из моих спутников в эту дверь постучал. Раздался хрипловатый голос:
— Войдите.
Опять мне молодые парни улыбнулись, а потом кивнули. Они ушли по коридору, один другого под руку держал. Я с дерзновенным чувством в комнату вошел, и каким-то образом я уже знал, кого я там увижу. Товарищ Сталин сидел за самым обыкновенным письменным столом, и было видно, что стол — рабочий, за ним часто и помногу работают, товарищ Сталин курил трубку, на нем была рубашка с коротким рукавом.
— Проходите, товарищ, и садитесь, — сказал он мягко.
Я почувствовал себя непринужденно, я сел, и я смотрел на честное и доброе лицо, в глаза, в которых искорки мелькали.
— Спасибо вам, товарищ, — сказал я, садясь напротив него.
Последовало короткое молчание, он улыбался и внимательно рассматривал меня. Потом он мне сказал:
— Товарищ, вы должны меня простить, что я вас потревожил в столь поздний час…
— Что вы, — горячо я перебил его, — весь мир знает, что вы работаете допоздна.
Он своей грубой рабочей рукой провел по лбу. Теперь я разглядел следы усталости и напряжения — он работает для нас! Для всего мира! Я чувствовал и гордость, и смирение.
— Я потревожил вас так поздно, товарищ, потому что мне нужен ваш совет. Я слышал, что к нам приехала делегация учителей из вашей страны, и я подумал, что я должен воспользоваться такой возможностью.
— Все что угодно, товарищ Сталин.
— Я часто думаю, а правильные ли мне дают советы относительно нашей политики в Европе, и особенно нашей политики в Великобритании.
Я молчал, но был невероятно горд — да, это воистину великий человек! Как настоящий вождь коммунистов он готов принять совет от самых простых и рядовых партийных кадров, таких как я!
— Я был бы вам благодарен, товарищ, если бы вы мне обрисовали, какой должна быть наша политика в Великобритании. Я понимаю, что ваши традиции сильно отличаются от наших, и я понимаю, что наша политика этих традиций не учитывает.
Я почувствовал себя свободно и легко, и я начал. Я сказал ему, что часто мне казалось, будто в политическом курсе Коммунистической партии Советского Союза относительно Великобритании допускаются многие ошибки и оплошности. Я чувствовал, что это связано с той изоляцией, в которой вынужденно оказался СССР из-за огромной ненависти, которую питают силы капитализма по отношению к нарождающейся коммунистической стране. Товарищ Сталин слушал, покуривая трубку и иногда кивая. Когда я колебался, он говорил мне, и не раз:
— Товарищ, продолжайте, пожалуйста, не бойтесь откровенно высказывать все свои мысли.
Так я и делал. Я говорил примерно три часа, начав с короткого аналитического отчета об историческом положении КП Британии. Один раз он позвонил в звоночек, и пришел еще один товарищ, он принес два стакана русского чая на подносе, один из них поставили передо мной. Сталин пил свой чай сдержанно, маленькими глотками, кивая мне и слушая меня. Я обрисовал тот курс, который мне представлялся правильным для нашей страны. Когда я кончил говорить, он сказал просто:
— Спасибо вам, товарищ. Теперь я вижу, что мне давали очень плохие советы.
Потом он посмотрел на часы и сказал:
— Товарищ, вы должны меня простить, но мне надо еще как следует поработать до того, как солнце взойдет.
Я встал. Он протянул мне руку. Я ее пожал.
— До свидания, товарищ Сталин.
— До свидания, мой славный товарищ из Британии, и я еще раз вас благодарю.
Мы обменялись молчаливыми улыбками. Я чувствовал, что слезы стоят в моих глазах, — этими слезами я буду гордиться, пока я не умру! Когда я выходил, Сталин снова принялся набивать трубку, и он уже поглядывал на кипу бумаг, которая лежала перед ним в ожидании, когда он все это внимательно прочтет. Пережив самые великие мгновения своей жизни, я вышел в коридор. Два молодых товарища меня ждали. Мы, с глубочайшим взаимным пониманием, обменялись улыбками. В глазах у всех стояли слезы. В молчании поехали обратно в гостиницу. Только однажды прозвучали слова:
— Это великий человек.
Это я сказал, а они кивнули мне в ответ. В гостинице они проводили меня до двери номера. Они без слов пожали мне руку. Я снова сел за свой дневник. Теперь мне в самом деле было о чем писать! И я работал до самого восхода солнца, думая о самом величайшем человеке из всех живущих на земле, который совсем неподалеку от меня тоже не спит и трудится, на страже судеб всех людей!
Далее снова шел почерк Анны:
Когда я закончила читать, никто не проронил ни слова. Потом наконец Джордж заметил:
— Хороший и правдивый материал, хорошая канва.
Что могло означать все что угодно. Потом я сказала:
— Я помню, что и у меня была такая в точности фантазия, слово в слово, только в моем случае я заодно наметила политику для всей Европы.
Неожиданно все разразились каким-то неловким смехом, а Джордж сказал:
— Сначала я подумал, что это пародия — похоже, правда?
Кпайв сказал:
— Я помню, как я читал что-то в переводе с русского — вещь начала тридцатых, я думаю. Двое парней стоят на Красной площади, у них сломался трактор. Они не могут разобраться, какая именно произошла поломка. Как вдруг к ним приближается мужчина крепкого сложения. Он курит трубку. «Что случилось?» — спрашивает он. «В том-то и беда, товарищ, что мы не понимаем, что случилось». «Так вы не понимаете, да? Это нехорошо». Крепко сложенный мужчина указывает черенком трубки на какую-то часть механизма: «А об этом вы подумали?» Молодые люди делают попытку — мотор ревет, и трактор оживает. Они оборачиваются к незнакомцу, чтобы поблагодарить его, а он стоит и наблюдает за ними по-отечески, искорки пляшут в его глазах. Они понимают, что это — товарищ Сталин. Но он, отдав им честь, уже возобновил свой одинокий путь к Кремлю, через всю Красную площадь, один.
