— Честно говоря, все эти представления не для меня, я нечасто хожу на всякие такие представления. Тогда скажите мне, где бы вы хотели поужинать?
— Вы предпочитаете отправиться в какое-нибудь необычное место? Или в такое, где можно просто съесть хороший бифштекс или что-нибудь в этом роде?
Он снова испытал облегчение.
— Вот это мне бы как раз подошло. У меня по части еды вкусы очень простые.
Элла назвала хороший солидный ресторан и отложила в сторону платье, что выбрала для этого вечера: это было одно из тех платьев которые она никогда не носила при Поле, повинуясь разного рода запретам, и которое она в последнее время надевала, дерзко. Она надела юбку и блузку, и накрасилась так, чтобы иметь скорее здоровый, чем интересный вид. Майкл сидел в постели, обложившись журналами с комиксами.
— Почему ты куда-то уходишь, когда ты только что вернулась?
Он изображал большую печаль.
— Потому что мне так хочется, — ответила она, усмехаясь и подыгрывая его тону.
Сын понимающе улыбнулся, потом нахмурился и сказал обиженным голосом:
— Это нечестно.
— Но через час ты уже будешь спать — я надеюсь.
— А Джулия мне почитает?
— Но я уже читала тебе несколько часов. Кроме того, завтра ты идешь в школу, и тебе надо вовремя лечь спать.
— Когда ты уйдешь, я думаю, мне удастся ее уговорить.
— Тогда ты лучше мне сейчас об этом не рассказывай, а то я рассержусь.
Он нахально на нее смотрел: широкий, крепкий, розовощекий; очень уверенный в себе и в своих правах в этом доме.
— Почему ты не надела платье, в котором собиралась идти?
— Я решила, что лучше я оденусь так.
— Ну этих женщин, — сказал этот девятилетний мальчик, сказал по-барски, свысока. — Ну этих женщин с этими их платьями.
— Что ж, спокойной ночи, — сказала она, на мгновение коснувшись губами его теплой и гладкой щеки; с наслаждением втянув в себя свежий запах мыла, исходивший от его волос.
Элла пошла вниз и обнаружила, что Джулия принимает ванну. Она крикнула:
— Я ухожу!
А Джулия крикнула ей в ответ:
— Возвращайся не поздно, ты прошлой ночью совсем не спала!
Кай Мейтлэнд уже ждал ее в ресторане. У него был свежий вид, жизненные силы так и кипели в нем. Ясный взгляд синих глаз ничуть не потускнел после бессонной ночи; и Элла, плавно опускаясь рядом с ним и чувствуя внезапную усталость, спросила:
— Вы что, совсем не хотите спать?
Он, триумфально просияв, ответил:
— Я никогда не сплю больше трех-четырех часов в сутки.
— А почему?
— Потому что я никогда не окажусь там, где хочу оказаться, если я буду впустую тратить время на сон.
— А вы расскажите мне о себе, — предложила Элла, — а потом я вам расскажу о себе.
— Отлично, — сказал он. — Отлично. Честно говоря, вы для меня — загадка, поэтому вам придется много говорить.
Но официанты уже всем своим видом показывали, что они к их услугам, и Кай Мейтлэнд заказал «самый большой бифштекс, который у вас тут есть» и кока-колу, без картофеля, потому что ему надо бы сбросить вес на стоун, а также томатный соус.
— А вы что, спиртного никогда не пьете?
— Никогда, только фруктовые соки.
— Что же, боюсь, для меня вам придется заказать вино.
— С удовольствием, — сказал он и велел официанту, отвечавшему за вино, принести бутылочку «самого лучшего».
Когда официанты отбыли, Кай Мейтлэнд сказал, смакуя свои слова:
— В Париже гарсоны из кожи вон лезут, чтобы дать тебе понять, что ты — деревенщина; а здесь, я вижу, они делают это легко и без усилий.
— А вы деревенщина?
— Ясное дело, — сказал он, демонстрируя полный комплект своих прекрасных сверкающих зубов.
— Ну, настало время выслушать историю всей вашей жизни.
На его рассказ ушло все время ужина, который, если говорить о Кае, был завершен ровно через десять минут. Но он весьма любезно подождал, пока поест Элла, отвечая на все ее вопросы. Он родился в бедности. Но помимо этого он родился с мозгами, и он эти мозги использовал. Стипендии и гранты привели его туда, куда он и хотел попасть, — он был хирургом, делал операции на мозге, его карьера шла вверх, он был счастлив в браке, у него было пятеро детей, у него было прекрасное положение и великое будущее, пусть даже сейчас он это говорит ей сам.
— А что значит быть ребенком из бедной семьи в Америке?
— Мой папа всю жизнь торговал женскими чулками, он и сейчас ими торгует. Я не говорю, что мы голодали, но хирургией мозга уж точно никто у нас в роду не занимался, могу побиться об заклад.
Его хвастовство было настолько безыскусным, настолько органичным для него, что уже даже не было и хвастовством. И его жизнелюбие, и его сила как-то стали передаваться и Элле во время их разговора. Она уже забыла, что пришла сюда усталой. Когда Кай высказал предположение, что теперь настало время ей рассказать о своей жизни, она попробовала оттянуть это, как понимала она теперь, суровое испытание. Во-первых, Элла вдруг осознала, что ее жизнь, если ей надо было самой о ней рассказывать, не могла быть описана путем перечисления обычных фактов: мои родители были тем-то и тем-то; я жила там-то и там-то; я работала там-то и там-то. А во-вторых, Элла почувствовала, что ее влечет к этому мужчине, и это открытие ее расстроило. Когда он положил свою большую белую руку ей на плечо, ее груди напряглись, заныли. Ее бедра увлажнились. Но у нее с ним не было ничего общего. Она не могла припомнить ни одного случая, ни разу в жизни, когда она бы так физически откликалась на присутствие мужчины, если тот не был ей хотя бы в чем-то сродни. Обычно она реагировала на взгляд, улыбку, манеру говорить, смеяться. По ее мнению, Кай Метлэнд был пышущим здоровьем дикарем; и открытие, что она хочет оказаться с ним в постели, вело к какой-то раздвоенности ее сознания. Она была раздражена, обеспокоена; она припомнила, что чувствовала себя точно так же, когда ее бывший муж пытался возбудить ее физическими прикосновениями и делал это против ее воли. В итоге она пришла к фригидности. Элла подумала: «Я снова могу легко оказаться фригидной женщиной». Потом вдруг до нее дошло, как это смешно: она сидит и тает от желания, которое в ней пробуждает этот мужчина; и одновременно она тревожится о своей гипотетической фригидности. Она засмеялась, и Кай поинтересовался:
— Что смешного?
Элла сказала первое, что пришло в голову, и он добродушно ей ответил:
— О'кей, вы тоже считаете меня деревенщиной. Ничего страшного, все о'кей, я не обижаюсь. А у меня есть предложение. Мне надо сделать около двадцати телефонных звонков, и я предпочел бы этим заняться у себя в отеле. Пойдемте ко мне, я дам вам чего-нибудь выпить, а когда я покончу с телефонными звонками, вы сможете наконец рассказать мне о себе.
