Сегодня телефон зазвонил очень рано — Джейн Бонд искала Савла Грина. Постучалась к нему, в ответ — тишина. Несколько раз он вообще не приходил домой, не ночевал. Собиралась сказать ей, что он не приходил, но потом мне пришло в голову, что если она действительно «попалась к нему на удочку», то сказать ей такое будет бестактностью. Снова постучалась, заглянула в его комнату. Он был там. Я была поражена тем, как Савл спал — туго свернувшись под аккуратной простыней. Позвала его, но ответа не получила. Подошла к нему, положила руку ему на плечо, никакой реакции. Неожиданно испугалась — он был настолько неподвижен, что на секунду мне показалось, что он умер, он был неподвижен абсолютно. Та часть его лица, которая была мне видна, была белой как бумага. Как тонкая, слегка помятая бумага. Попыталась повернуть его. Когда я прикоснулась к нему, оказалось, что он очень холодный, — почувствовала, как холод пронзительно вошел в мои ладони. Я испытала ужас. Даже сейчас могу ладонями ощутить холодную тяжесть его тела, прикрытого пижамой. Потом он проснулся — но очень резко. Он одновременно обхватил мою шею движением напуганного ребенка и сел, тут же перекинув ноги через край кровати. Он был напуган очень сильно. Я сказала:
— Ради Бога, это всего лишь Джейн Бонд, она звонит вам.
Савл на меня смотрел во все глаза — потребовалось долгих полминуты, прежде чем до него дошел смысл этих моих слов, и я их повторила. И тогда он, спотыкаясь на ходу, пошел к телефону. Он сказал: «Ну да, ну да, нет» — очень коротко. Я спустилась вниз, прошла мимо него. Все это очень плохо на меня подействовало. Я чувствовала мертвенный холод на своих ладонях. И потом — эти его руки на моей шее, они со мною говорили языком, который сильно отличался от всего, кем был их хозяин, когда он бодрствовал. Я крикнула Савлу, чтобы он спускался вниз, пить со мной кофе. Повторила это несколько раз. Он спустился, очень тихий, очень бледный, настороженный. Подала ему кофе. Я заметила:
— Вы спите очень крепко.
Он сказал:
— Что? Ну да.
Потом пробормотал что-то невнятное про кофе, замер. Он не слышал, что я говорю. Его взгляд был одновременно сосредоточенным и осторожным, но и отсутствующим тоже. Думаю, он меня перед собой не видел. Он сидел, помешивая кофе. Потом он начал говорить, и я клянусь, он выбрал тему наобум, она могла быть и другой, какой угодно. Он говорил о воспитании маленьких девочек. Он говорил об этом очень умно и весьма академично. Он говорил и говорил — и я тоже пыталась что-то говорить, но он не знал об этом, он меня не слышал. Он говорил — а я заметила, что становлюсь рассеянной, почти не слушаю, потом мое внимание стало цепляться за что-то в его речи, я поняла, что реагирую на слово «я». «Я, я, я, я, я» — мне начало казаться, что этим словом в меня стреляют как из пулемета, слово это подобно пулям входит в мое тело. На мгновение я себе представила, что его рот, подвижный, быстрый, это — огнестрельное оружие. Я перебила, он не услышал, я снова перебила, сказав:
— Вы хорошо подкованы в вопросах воспитания, вы были женаты?
Он вздрогнул, рот остался приоткрытым, он на меня уставился.
Потом — громкий резкий молодой смех:
— Женат? Вы что, смеетесь?
Это меня сильно задело, его предостережение было слишком прозрачным. Этот мужчина, предостерегающий меня, женщину, говорящий мне откровенно о своем отношении к браку, был совершенно другим человеком, чем тот, который говорил навязчиво, маниакально, маниакально прял пряжу из умных слов (однако ежесекундно в нее вставляя узелки из слова «я») на тему воспитания девочки, о том, как вырастить из нее «настоящую женщину», и, опять же, совершенно иным, чем тот мужчина, который взглядом раздевал меня в наш первый день знакомства. Я чувствовала, как у меня сводит мышцы живота, и тут впервые я осознала, что мое состояние тревоги связано с Савлом Грином. Я резко отодвинула пустую чашку из-под кофе и сказала, что мне пора принимать ванну. Я совершенно забыла, как он реагирует, когда ему говоришь, что у тебя есть другие дела. Его как будто пнули или ударили. Потому что он опять сделал резкое движение, порываясь встать со стула, словно ему отдали приказ. На этот раз я ему сказала:
— Савл, ради всего святого, расслабьтесь.
Инстинктивное движение в порыве убежать, которое он подавил усилием воли. Такие моменты, когда он пытался контролировать себя, выглядели как зримая физическая борьба с самим собой, борьба, в которой были задействованы все мышцы его тела.
Потом он проницательно на меня взглянул, очаровательно мне улыбнулся и сказал:
— Вы правы, полагаю, я не самый безмятежный человек на свете.
Я все еще была в халате, и мне надо было пройти мимо него по пути в ванную. Когда я проходила мимо, он инстинктивно принял «очень мужскую позу»: зацепился большими пальцами за свой ремень, остальные пальцы — как стрелы, направленные вниз, деланно сардонический пристальный взгляд повесы. Я сказала:
— Извините, я одета не как Марлен Дитрих, направляющаяся в потайную комнату.
Громкий обиженный молодой смех. Я махнула на все это рукой и пошла принимать ванну. Лежала в ванне, напрягаясь всем телом от разного рода мрачных предчувствий, но при этом отстраненно наблюдая за симптомами «состояния тревоги». Мне казалось, что какой-то незнакомец, пораженный симптомами неведомой мне болезни, захватил мое тело. Приняв ванну, я прибралась, села на пол в своей комнате и попыталась «играть в игру». У меня не получилось. Потом мне вдруг пришло в голову, что я влюблюсь в Савла Грина. Я помню, как сначала я высмеяла эту мысль, потом ее исследовала, потом приняла; и более чем приняла — я за нее боролась как за что-то, что мне по праву причитается. Весь день Савл провел дома, у себя. Два раза звонила Джейн Бонд, один раз — когда я была на кухне и мне все было слышно. Он ей объяснял, в своей многословной осторожной манере, что он не сможет прийти к ней на обед, потому что… и длинный рассказ о поездке в Ричмонд. Я отправилась ужинать с Молли. Мы обе ни разу не упомянули Савла в связи со мной, из чего я заключила, что я уже влюбилась в Савла и что лояльность по линии мужчина-женщина, которая всегда сильнее дружеской лояльности, уже заявила о своих правах. Молли не пожалела сил, горячо рассказывая мне о любовных победах Савла в Лондоне; она, несомненно, хотела, чтобы это послужило мне предупреждением, но к этому примешивались и собственнические чувства. Что до меня, при упоминании каждого следующего имени женщины, которую Савл впечатлил, во мне все сильнее нарастала потаенная, спокойная, ликующая решимость, и это чувство относилось к мужчине в позе повесы, с заткнутыми за пояс большими пальцами и с сардоническим холодным взглядом, а вовсе не к тому мужчине, который меня «назвал». Когда я пришла домой, он стоял на лестнице, может быть специально поджидая там меня. Пригласила его выпить кофе. Он задумчиво заметил, имея в виду мой ужин с Молли, что мне очень повезло: у меня друзья, налаженная жизнь. Я сказала, что мы его не пригласили, потому что он говорил, будто у него другие планы. Он быстро переспросил:
— Откуда вам это известно?
— Потому что я слышала, как вы обсуждали это с Джейн по телефону.
