– Мам, прости, но у меня изменились планы, Фергюсоны зовут с собой в Норвегию. Лазать по скалам. Я поеду с ними, если не возражаешь.
– Конечно, нет, милый, какой разговор, – машинально ответила Кейт. – Непременно поезжай.
Она обрадовалась за сына так, будто ей самой предстояло ехать в Норвегию, а Тим тем временем успел переглянуться с отцом и получить от него одобрительный кивок.
– Значит, заметано, – сказал он матери, – побегу собираться. А то ведь выезжаем сегодня вечером. – И бросился к дому, словно спасаясь от погони.
Мать крикнула ему вдогонку:
– Тим, постой, вскипяти-ка еще чайник, мне нужна горячая вода для посуды.
Но он либо не слышал, либо сделал вид, что не слышит.
– Итак, Кейт, когда вы можете приступить? – спросил Алан. – Завтра можете? Выручайте, на вас одна надежда.
Кейт молчала – только по улыбке видно было, что она согласна. Она боялась расплакаться у них на глазах. У нее было такое ощущение, словно почва ускользает из-под ног. Она почувствовала – пользуясь ее собственной, еще не до конца сформулированной метафорой, которая последнее время все чаще и чаще приходила ей на ум, – будто вдруг ей прямо в лицо дохнуло холодом из будущего.
Наконец она сказала:
– Да я хоть сейчас. Только можно сначала посуду вымою?
Мужчины рассмеялись, и она – тоже. Алан сказал:
– Вот и отлично. А что, если вы пойдете позвоните, а посудой займется кто-нибудь другой?
Он дал Кейт фамилию человека, с которым нужно было договариваться, номер его телефона и проводил ее в дом с милой предупредительностью, которую можно было бы принять за интимность, не будь она столь непринужденной и обезоруживающе бесхитростной; на Кейт повеяло атмосферой международных форумов, в которую ей предстояло вскоре окунуться. Предупредительность Алана и подбадривала, и снимала напряжение; он стоял рядом, когда она говорила по телефону, и одними губами подсказывал ей нужные слова, которые ей самой трудно было подобрать, так как это были слова совсем другого языка, языка международных конференций и встреч. Когда она положила трубку, он расцеловал ее в обе щеки и, обняв за плечи, повел обратно к столу под деревом. Алан был красавец мужчина, почти их – Кейт и Майкла – ровесник, человек семейный, с женой и подрастающими или уже взрослыми детьми; он зарабатывал уйму денег и проводил почти всю жизнь на колесах, кочуя с одной конференции на другую и обсуждая вопросы продовольствия с представителями десятков разных стран. Кейт он нравился. Она подумала, что в конце концов эта непринужденная атмосфера хоть ненадолго принесет ей своего рода разрядку, облегчение. Все в Алане нравилось Кейт: и то, как он одевался, и то, как держал себя в обществе, а Майкл в последнее время и одеваться стал плохо, и стригся не лучше. Однако стоит ли об этом думать, не это главное, в конце концов.
Причиной же такого ощущения, словно она теряет почву под ногами, было то обстоятельство, что с отъездом Тима исчезла последняя зацепка; теперь уже незачем все летние месяцы держать дом «на ходу».
Между тем на смену жаркому воскресному дню на землю медленно опускались сумерки. Мужчины в саду сменили тему разговора и обсуждали теперь что-то, связанное с медициной в Иране.
Много раз в семье Браунов обсуждали, стоит или не стоит сдавать дом на лето.
Шли горячие дебаты на эту тему, и каждый член семьи имел свое особое мнение. На споры уходили целые дни, а то и недели.
Теперь же Кейт сказала:
– Но мы никогда его до сих пор не сдавали, верно?
– Ну и что?– возразил Майкл. – Какие-нибудь приезжие с радостью снимут его и будут счастливы, даже если мы не заберем своих вещей из шкафов.
– Да, но где же будут останавливаться дети, если им случится заскочить в Лондон?
– Для разнообразия могут пожить у кого-нибудь еще, не все же у нас.
– Право, не знаю…
– Я сам завтра же позвоню в агентство, – заявил доктор Майкл Браун, и Кейт была пристыжена его словами, ибо уж кто-кто, а он работает с утра до ночи и, конечно, будет завтра занят не менее, чем она в своей комиссии.
Но главное было в том, что, разделавшись с проблемой дома так легко и бездумно, Майкл принизил роль Кейт, заставил ее почувствовать никчемность своего существования.
Что она будет делать, куда денется, когда закончится работа комиссии? Как-то само собой подразумевалось, что она где-нибудь устроится, приспособится. Оглядываясь на свою жизнь более чем за четверть века, она впервые осознала, что самой характерной чертой ее существования была пассивность, умение приспосабливаться к другим. Первый ребенок появился у нее, когда ей исполнилось двадцать лет. Последний – задолго до тридцати. Знакомые завидовали ей, когда она рассказывала о своей жизни; Брауны слыли завидной парой повсюду, где их знали.
Холодный ветер из будущего, поначалу такой легкий, стал крепчать: впервые в жизни она была никому не нужна. Без нее свободно обходятся. Она давно знала, что такое время не за горами. Даже строила планы на этот случай: надо будет найти себе хобби, путешествовать, заняться какой-нибудь благотворительной деятельностью. Словом, то, что происходило теперь с Кейт, не было для нее полной неожиданностью. Может быть, ей даже следовало бы почувствовать приближение этого состояния раньше?
Она никак не ожидала, что это случится нынешним летом. На следующий год или через год – да, но не сейчас. А пришлось столкнуться сейчас. Временно, конечно, так как в сентябре дом снова превратится в семейный очаг Браунов, отчий кров тех самых детей, которые все реже и реже нуждались в нем. Когда в последний раз вся семья собиралась вместе? Если подумать, то очень давно.
А теперь вот она, стержень, ось, вокруг которой вертится вся жизнь семьи, остается без дома с июня до конца сентября. Даже угла своего не будет. Странное это чувство, как будто с тебя сдернули теплое покрывало, как будто заживо содрали шкуру.
Супруги Браун не раз обсуждали будущее Кейт; обменивались соображениями по этому вопросу, делились переживаниями. Они всегда разбирали и анализировали все наболевшие вопросы, это было основой основ их брака. Оба верили, что невысказанное точит душу человека изнутри, а стоит выговориться – и то, что наболело, сразу теряет свою разрушительную силу.
Немало умственных усилий было затрачено ими на то, чтобы понять друг друга и разобраться в своих взаимоотношениях.
К примеру, настольными книгами, лежавшими в их спальне, были «Завоевание счастья» Бертрана Рассела и «Идеальный брак» Ван дер Вельде: Майклу от Кейт – Рассел, Кейт от Майкла – Ван дер Вельде. На обеих книгах дарственная надпись гласила: «На память о Первой фазе. В знак нежной любви». Эта надпись отмечала веху, за которой осталась пленительная, добрачная пора их любви. Они предвидели, что их отношения со временем изменятся, что пылкость чувства угаснет. И вот теперь, если бы одного из них застали врасплох с книгой, открытой на странице с дарственной надписью, то от стороннего наблюдателя не укрылась бы ироническая гримаса… но если бы Кейт заметила такую гримасу у Майкла или Майкл – у Кейт, это послужило бы поводом для здорового, чистосердечного смеха (а ведь смех продлевает жизнь). Откуда все-таки берется эта ироническая гримаса? Ведь они оказались абсолютно правы относительно того, что именно в их отношениях пришло тогда к логическому концу и что у них в жизни начиналось – прочный, необходимый, приятный для обоих союз. Ирония здесь неуместна. Тогда почему же все-таки нет-нет да и промелькнет эта ироничность? И снова уже ставшие традиционными длинные и откровенные беседы о переменах в их отношениях, о переломе в жизни. Хотя Кейт частенько ловила себя на мысли, что все эти психологические изыскания в недрах собственных чувств, анализы поведения и громкие фразы, декларации, если угодно, которые сопровождали смену этапов их супружеской жизни, совсем, может быть, не то, что в таких случаях требуется.
