— Разумеется, Федор Ермиевич.
— Вы-то сами… что скажете, сударь? Медведь ли то был?
Что бы взять и рассказать Свиньину все, как оно и есть на деле? Так ведь не поверит, подумает, свихнулся петербургский чиновник, со страху, к примеру, после того, как медведя увидал… А если и поверит — что же выйдет тогда? Отрядит городовых алуку по лесам ловить? Дурь, бред… С другой стороны, человек (демон?), который призвал алуку и велел убить де Гурси, пребывал еще где-то здесь — чего и боялся арап, причем это скорее всего был человек новый в местных палестинах, так что от Свиньина мог быть толк.
— Я, признаюсь, не разглядел, — сказал Рязанов. — Насилу сам уцелел, что там было разглядывать. Да и фонарь свой штабс-капитан выронил.
— Вот и снаружи кто был, примерно так же объясняют, — понуро сообщил Свиньин. — Выскочил-де зверь, страшный, черный, косматый, никто и рассмотреть не успел, как он шасть — и в кусты. Отец Савва в упор дуплетом стрелял, а он изрядно стреляет, и что? И ни-че-го!
Воздев палец, полицмейстер потряс им и печально вздохнул.
— Странное происходит, сударь, — пожаловался он. — Что бы в другой губернии завестись медведю сему? Так нет же… По мне, так пускай бы уж лучше политика, с ними-то знаем, как себя вести. Так политику тут же Константин Дмитрич пригребет, им-то медведь не надобен, им подавай господ карбонариев, а их, как назло, в наших краях-то и нету… И слухи еще эти богопротивные…
— Константин Дмитриевич — это Горбатов, жандармский полковник? Да вы садитесь вот на лавку, Федор Ермиевич, что стоять-то…
— Благодарю, — сказал полицмейстер, садясь.
О Горбатове Иван Иванович навел справки накануне отъезда — рекомендовали полковника как человека в общем дельного, но подзакисшего в здешней глуши. Про Свиньина Рязанов не ведал ничего, но простоватый полицмейстер ему понравился.
— Про Константина Дмитрича правильно угадали, полковник это наш. Искренне завидую человеку.
— Так что говорят-то про медведя, Федор Ермиевич? Можно немного подробнее?
— Да что там подробнее… — Полицмейстер встал и прошелся туда-сюда, скрипя половицами веранды. — Бормочут что ни попадя. Тут им и нечистый дух, и мальчонку муратовского вспомнили…
— А что за мальчонка? — заинтересовался Рязанов.
— Мальчонка? Да лет десять тому слух ходил, что в Муратове — это верст семь вон в ту сторону — баба мальчонку родила, всего в волосах, а вместо рта — пасть зверская. Увидали такое дело да в лесу его и кинули. Кто говорит — придушили прежде, другие — живьем бросили… Подтверждений тому рождению официальных нету, но мнится мне, все же правда, — вот и господин Армалинский якобы в своих книгах научных про такое читывал. Вот и говорят: мол, муратовский мальчонка вырос да пришел мамку искать.
— Чушь какая, — пробормотал Иван Иванович.
— Тут если по дальним деревням проехаться, еще не таких историй понарасскажут, — сказал полицмейстер. — Темный народ.
— Скажите, Федор Ермиевич, а происшествием в усадьбе Звановых… точнее, де Гурси — вы занимались? — спросил Иван Иванович.
— Кто ж еще. Нам вся грязь, сударь.
— Зовите меня, пожалуйста, Иваном Ивановичем, так оно проще.
— С удовольствием. А знаете, Иван Иванович, что мы тут словно бабы старые на лавке сидим. Едемте в город — я на коляске приехал, позавтракаем, как полагается приличным людям… — предложил полицмейстер.
Плохо замаскированное желание Свиньина испросить у петербургского гостя с внушающими страх бумагами хоть какой-то помощи заставило Ивана Ивановича слегка улыбнуться, но он согласился. В любом случае он собирался навестить на станции старого Цихеса, да и находиться у Миклашевских после гибели штабс-капитана было грустно и неприятно.
У ограды стояла видавшая виды, изрядно побитая коляска, и Миклашевский кузнец, присев на корточки у передней оси, о чем-то негромко переговаривался с возницею полицмейстера,
— Давай, Никита, поедем, — велел Свиньин.
Разместившись на одном с полицмейстером неуютном жестком сиденье, Иван Иванович вспомнил, что не взял с собою револьвер, однако возвращаться за ним не стал. По пути в город Федор Ермиевич рассказал Рязанову все, что тот уже знал об убийстве семьи де Гурси.
— Арап еще этот чертов, — буркнул полицмейстер с неудовольствием. — Сердцем чую: знает что-то, образина обезьянская, а сказать не хочет.
— Или не может?
— Да все он может, Иван Иванович! — в возмущении воскликнул Свиньин. — Вот вам крест, притворяется, ангел! А что делать? Куда его такого? Прибился вот к господину Армалинскому, и слава богу, хоть одной заботой меньше, тот за ним присматривает…
В городе полицмейстер пригласил Ивана Ивановича откушать в заведение с названием «Биаррица», сказавши, что там кормят вполне недурно. В отдельный кабинет не пошли, да и зал был пуст. Только сели за стол, как торопливо подошел хозяин, опрятный толстячок, раскланялся и, с любопытством косясь на незнакомца, осведомился, чего угодно господину полицмейстеру и его гостю.
— Поставь-ка нам, Симеонович, соляночку, водочки… Или коньячку? — оглянулся на Рязанова полицмейстер.
— Пожалуй, водочки будет хорошо.
— Значит, водочки, ну и все там такое. Селедку не забудь.
— Как можно-с, Федор Ермиевич! — делано возмутился толстячок и убежал.
— Люблю селедку, есть такой грех… А вот Филипп Симеонович Канделаки, — поведал Свиньин, сгоняя со скатерти муху, — на самом деле никакой, конечно, не грек: русский совсем, Барабанов его фамилия, но хочется человеку быть греком — по мне, пускай себе и будет, раз уж никому от того вреда нету. Кстати, я, может быть, не совсем уважительно поступил — по-простому заказал, без устерсов, без ухи из осетров… — встрепенулся полицмейстер, но Иван Иванович его тут же успокоил:
— Поверьте, у Миклашевских столоваться уже устал, при их-то разнообразии. Как раз то, что нужно, — водочка, солянка. Просто и вкусно.
Свиньин разулыбался, но тут же словно стер улыбку со своего темного лица и спросил тихо, чуть нагнувшись над столом:
— Иван Иванович, так что же медведь? Вы скажите старику сразу, если что, но мне вот лично кажется, что не медведь то вовсе.
— Федор Ермиевич! — с укоризною протянул Рязанов. — Сами же говорили про темный народ!
— Народ, может, и темный, да не всегда сдуру городит. Иное и по делу говорит, — проворчал Свиньин. — Не бывает так, чтобы сначала семейство де Гурси, потом мужики эти, потом вот господин Шкирятов… Совпадения больно уж, простите, маловероятные. Что же выходит: господ де Гурси убил некий душегуб, мужиков — волки съели, штабс-капитана — медведь… Больно весело выходит.
Умозаключения полицмейстера были верными, хотя и не оригинальными. Рязанов побарабанил пальцами по столу, и тут кстати принесли завтрак (хотя по содержанию своему он вполне сходил за обед). Свиньин наполнил рюмки водкою и сказал, поднимая свою:
