Гаупман был еще и врачом. И, как все, давал клятву Гиппократа. Не соблюдать собственные клятвы было не с руки, но если у больного случался приступ в субботу, то, как ни крути, что-то надо было нарушить.
А ведь были еще двести сорок восемь заповедей предписывающих.
Самуил Абрамович работал личным врачом у Липинского. По совместительству — всем. От хирурга до психиатра. Место было доходное. Подопечный тревожил редко и в основном по мелочи. То связки растянет на теннисе, то разволнуется от какой-нибудь финансовой ерунды. Однако сейчас Гаупману было не по себе. С одной стороны, ничего странного в том, что пациенту снятся кошмары, нет. С другой — в снах, которые тревожили господина Липинского, была определенная система. А к системе Самуил Абрамович относился уважительно всегда. Может быть, от природной склонности к точности и аккуратности, а может быть, из-за увлечения каббалой.
— Семен Маркович, — Гаупман терпеливо накачивал грушу измерителя давления, — как вы спали?
— А что? — удивился Липинский. — Бродил по дому и скандалил?
— Нет. — Самуил Абрамович пожал плечами. — Все было тихо. Но меня как врача интересует…
— Самуил… — Липинский укоризненно покачал головой. — Мы с вами знакомы очень давно, но я никак не могу привыкнуть к вашей манере задавать вопросы. Если вас интересуют мои кошмары, так и говорите.
— Интересуют, — согласился Гаупман. — Очень интересуют.
— Что конкретно? Хотите проанализировать меня по Фрейду? Вы же знаете, у меня с потенцией и желаниями все в порядке. На детей не тянет, старушек тоже не жажду, собачек и прочую дрянь не переношу. Мужчины тоже не входят в сферу моих половых интересов. Я что-нибудь забыл?
— Ну… Только, может быть, трансвеститов.
— Ах да, конечно… — Липинский усмехнулся. — И женское платье мне не идет.
— Странно… — начал Гаупман.
Но пациент его перебил:
— Вы уверены, что это странно?
Самуил Абрамович вздохнул:
— Клиент шутит, значит, будет жить. Я не про то. Странно, что все, услышав об анализе сновидений, сразу вспоминают Фрейда. Я, знаете ли, больше склоняюсь к Юнгу.
— Юнг был менее эпатажен, вероятно. Поэтому и вспоминают его вторым. Сразу перед девицей Ленорман.
— Радует, что не за ней. Но я не хотел анализировать и приписывать вам какие-то контакты со своим внутренним Я.
— Что же тогда? — Липинский посмотрел на свою синеющую руку. — Кстати, Самуил, вы не забыли?
— А? Что? Ой-вей! — Гаупман надавил на спускной клапан. — Простите, заболтался!
— Ничего, ничего. Видимо, тема вас сильно беспокоит.
— Можно сказать и так.
— Тогда говорите, у нас есть время до завтрака.
Самуил Абрамович собрался:
— Видите ли, Семен, мне необходимо знать, что вам снится. Может быть, в деталях. Если вы не возражаете.
— Вам как врачу?
— Можно сказать и так…
— А как еще можно сказать?
Вместо ответа Гаупман достал из-за пазухи кипу, быстро поцеловал ее и водрузил на голову.
Липинский некоторое время рассматривал врача в ермолке, а потом неуверенно произнес:
— Если нужны деньги на синагогу, то я дам. Вы знаете. Но относительно моего веро…
— Нет-нет! — замахал руками Самуил Абрамович. — Что вы! Я просто хотел таким образом сказать, что я интересуюсь вашими снами не только как врач, а как… Как верующий иудей.
— Вы же знаете, что я не увлекаюсь религиозной практикой.
— Да, конечно. Это не имеет ничего общего с религией. Поймите. Это для моего, как бы так сказать… духовного развития. Или нет. В данном случае, из стремления познать мир.
— По-моему, вы запутались, Самуил.
— Есть немного. — У Гаупмана был исключительно несчастный вид. — Очень трудно пытаться объяснить основу религиозной жизни человеку, который далек от нее.
— Вам это очень важно?
— Да! — искренне закивал Самуил Абрамович.
— Тогда спрашивайте. — Липинский расслабился в кресле.
— Вы не рассказывали, но все-таки, что снилось вам в этот раз?
— То же, что и в прошлый. — Семен Маркович вздохнул. Тема была ему неприятна. — Сначала голоса.
— Какие?
— Ну, кто-то жаловался. Кто-то его утешал. О чем шла речь, мне сказать трудно. Что-то знакомое в речи, в интонациях.
— Язык?
— Русский… видимо. Знаете, во снах язык всегда понятен, пусть даже это будет латынь. Было темно. Они говорили о какой-то пропасти. Но, как мне показалось, это было иносказательно. Словно обсуждалось падение акций или национальной валюты. Ну, понимаете, что-нибудь типа газетного заголовка «Рубль на краю пропасти». Они жаловались на то, что их никто не любит. А потом вдруг настал свет.
— Как вы сказали? — насторожился Гаупман. — Настал?
— Я не знаю, если честно, почему я так сказал. Настал… Понимаете. К свету подходит именно это выражение. Не включился, не зажегся. Настал. Очень яркий. Белый. Откровенный.
— Как это?
— Словно от него было невозможно спрятаться. Откровенный. Понимаете?
— Кажется да. А дальше?
— Дальше… — Липинский на мгновение замешкался. — Знаете, дальше, Самуил, я увидел нечто. Это очень трудно описать.
— На что-то похоже?
— Ни на что. И вместе с тем что-то очень знакомое. Вытянутое…
— Змея?
— Нет.
— Труба? Перо? Дерево?
— Не могу сказать.
— А цвет?
— Да. Цвет был. Золотой.
— И что же это существо делало?
— Во-первых, я не уверен, что это было существо. А во-вторых, мне кажется, что оно ждало меня. Оно обхватило меня.
— Как змея?
— Самуил, что вы зациклились на рептилиях? Оно обхватило меня, как… как облако. Понимаете? Поглотило меня, вместе с тем я оставался самим собой, хотя в этом я уже не уверен.
— И дальше?
— Оно спросило меня, готов ли я для него на все.
— На все?
— Вы слышали меня, Самуил. — Липинский начал терять терпение.
— Хорошо, хорошо. — Гаупман почувствовал раздражение пациента и решил свернуть разговор. — А потом вы проснулись?
— Да.
— Этот сон, он был один раз или?..
— Или.
— А что предшествовало ему?
— Да, собственно, как всегда. Плохое самочувствие.
— Вы о чем-то думали перед этим?
