— Да здравствует король Парсиваль!
— Да здравствуй, герой Зигфрид!
— Слава тебе, Тезей!
— Преодолел ли ты препятствия, и удалось ли тебе отнять у врагов то место мучения, где пролита святая кровь Иисуса?
— Прикладывал ли ты свои губы к ране дракона, для того, чтобы получить дар узнавать, о чем говорят между собой лесные птички?
— Победил ли ты диких амазонок, у которых на касках изображены львиные пасти?
— Достал ли ты золотое украшение из волос Кюндри?
— Не дрогнуло ли твое сердце, при появлении Валькирии, на вершине горы, среди пламени?
— Осмелился ли ты коснуться губами раненной груди жестокой Гипполиты?
— Да здравствует победитель Сен-Грааля!
— Здравствуй, убийца чудовищ!
— Слава тебе, победитель воинственных женщин!
Кто говорит все это? Птицы. Среди полета разноцветных крыльев, красивая хохлатая малиновка, вспоминая, быть может, о своем пении в лесу Кальварии, уцепившись лапками за гирлянду вьющихся растений, надувши свое маленькое горлышко и раскрыв крошечный клюв, спрашивала у Парсиваля, что удалось ему узнать о чаше страданий; снегирь, распустив крылышки, приветствовал убийцу дракона; а голубок ворковал свое приветствие герою Афин.
Здесь, с высоты чистого, голубого неба, местами покрытого дымчатыми облаками, золотистые лучи полуденного солнца освещали лесной просвет. Смешанный запах трав, нагретых солнцем, будто исходил из земли, покрытой дерном, где там и тут пестрели звездочки белых маргариток и ландышей; по изломанным стебелькам трав ползали ящерицы, и с цветка на цветок прыгали кузнечики. Деревья необыкновенных пород, со стволами кораллового цвета, откуда вытекал золотистый клей, в такт ритмическому колыханию ветра, склоняли и поднимали свои изумрудные листья; рядом с ними красовались рубинового цвета тюльпаны; а там под густо перемешанной листвой, вытекая из скалы, ручеек катил свои сверкавшие бриллиантами струйки и внизу, в траве, переходил в шумящий поток. По временам, слышалось резкое трепетание листьев, вызванное, быть может, толчком невидимо пробежавшей газели, которая, подобно захваченной врасплох, с опущенными в воду ногами, нимфе, пряталась за дерево, сбивая с листьев капли жемчужной росы.
И вот, среди всей этой роскошной картины природы, в то время, как летевшая над его головой птицы кричали ему свои приветствия, Фридрих, горделивый и моложавый, как четырнадцатилетний юноша или совсем юная девушка, одетый в длинное полотняное платье, стянутое серебряным поясом, в пурпуровом плаще, на плечах, в надвинутой на лоб шапочке, украшенной лебединым крылом, выглядел каким-то сказочным принцем, вернувшимся в свое царство, где отовсюду его приветствует чудная, волшебная природа.
Он медленно подошел к срубленному стволу дерева, под которым были разостланы звериные шкуры и улегся на них, опершись локтями на мех, а голову прислонив к серебряным латам, которые, от сотрясения, издали чистый металлический звук.
Подобно юному божеству, отдыхающему после утомительной битвы, он предался мечтам, машинально следя взглядом за изумрудными переливами листьев, за полетом уносимых ветром перьев, за яркими лучами солнца, освещавшими этот таинственный, фантастически уголок.
Вдруг в листве послышался шум.
С нахлобученной на глаза шапкой, изображавшей голову волчицы, и одетый в шкуру дикого зверя, мехом кверху, Карл медленно приближался к королю, с видом тех воинственных витязей, которых брали с собой в битвы азиатские вожди.
— Государь, ваша матушка здесь.
Король вздрогнул, как бы пробудившись ото сна.
— А! — сказал он, — она не отказалась прийти сюда?
— Сначала, королева колебалась, но потом тихо проговорила: «Все равно!»
— В таком случае, я ее жду. Ты нас оставишь одних.
Карл удалился и вернулся тотчас же, приподнимая длинные ветви ив, которые, как драпировка, медленно опустились, пропустив мимо себя высокую, бледную женщину.
Это была, мать Фридриха; о которой первый министр Пруссии отзывался следующим образом: «Если бы королева Текла была мужчиной, то, менее, чем через два года, она сделалась бы германским императором».
Она всегда окружена была глубочайшим уважением, граничившим со страхом. После смерти Иосифа II, оставшись вдовой-королевой и утратив, быть может, с его смертью, свои лучшие надежды, она вела уединенную жизнь в замке, построенном на горе, к которому в известные дни направлялись длинной процессией монахи и монахини из расположенного в долине монастыря, который, находясь близь уступа скалы, высился своим старинным прямоугольным фасадом, портиками, уставленными пушками, и фронтоном с золотым крестом, и казался какой-то крепостью, обращенной в церковь. О чем думала Текла, живя в уединении вдали от света? Никто не мог бы сказать этого, наверное… Но все европейские государи все заправлявшие судьбами нации, ощущали смутную, необъяснимую, но постоянную тревогу по поводу того, что замышляла эта молчаливая женщина, там, вдали от всех. И никогда не покидала она своего убежища без того, чтобы, в то же время, в политическом или религиозном мире не последовало какого-нибудь важного события, вероятно, предвиденного, а быть может, и приготовленного ею же самой.
Ей было пятьдесят лет. Худая, костлявая, с прозрачно-восковым цветом кожи, гладким лбом без морщин, на который спускалось прядь седых волос, с проницательными и холодными, как сталь, черными глазами, с резко очерченным с горбинкой носом и длинным, острым подбородком, на котором выделялся характерно и твердо очерченный рот, с бледными, плотно сжатыми губами, которые едва-едва раскрывались даже при разговоре — она всегда одевалась в темное простое шерстяное платье с высоким воротничком, падавшее длинными прямыми складками; ее повелительная осанка, составлявшая явный контраст с простотой одежды, придавала ей вид какой-то мрачной служанки, которой все невольно повинуются.
Лишь только она вошла, как голоса птиц тотчас же смолкли, шелест древесных листьев прекратился, и ручеек остановил течение своих серебристых струй; неизвестно, сам ли король прервал эту волшебную фантасмагорию, или же она своим присутствием нарушила эти пустые затеи.
Теперь, под хрустальным сводом, разрисованным под цвет голубого неба, местами испещренного дымчатыми облаками, солнце оказалось огромным золотым шаром, свет которого уничтожился проскользнувшими лучами дневного солнца; листья искусственных деревьев были сделаны из зеленого шелка, и на них то, посредством механической пружины, очень неловко держались малиновка и снегирь, с плохо сложившимися крыльями; на полу, на светло-желтой шерстяной материи, на которой разбросаны были маленькая звездочки белых маргариток из батиста и сделанные из атласа ландыши — мгновенно остановилась на всем бегу ящерица, а на металлических стеблях как бы застыли в воздухе трепетавшие кузнечики. Словом, из всей сказочной декорации осталось нечто бесцветное, игрушечное.
Королева жестом остановила сына, который приподнялся, вероятно, для того; чтобы дать ей место возле себя, и сказала каким-то свистящим голосом, напоминавшим шелест ветра между листьями:
