Проклятие, он почуял обман.
Достав кинжал, Торн рискнул дотронуться до девушки. Она вздрогнула, но не издала ни звука, а, широко раскрыв глаза от страха, повернула к нему голову. Он поднял кинжал, чтобы она его увидела, и вложил рукоятку ей в руку. Один Бог знает, сумеет ли она им воспользоваться, но все же это хоть что-то.
Торн вытащил свой карманный пистолет, но курок взводить не стал, так как щелчок могли услышать. Он слишком поздно понял, что им следовало уйти в глубь конюшни, где была хоть какая-то возможность спрятаться. Потом он осознал, что снаружи остался только один сыщик, и подумал, что, вероятно, можно выбраться и убить его.
А затем преследователь — тот, что в плаще, — вошел в конюшню.
Он посмотрел сначала вперед, а не в сторону, и этим дал Торну секунду на подготовку. Когда их взгляды встретились, пистолет Торна уже был направлен преследователю в голову. Ему было около сорока лет, он имел крепкое телосложение. Фонарь, раскачивавшийся у двери, давал достаточно света, чтобы рассмотреть жесткую линию его рта и тяжелый подбородок.
— На пол, — скомандовал Торн, не отводя пистолет. — Лицом вниз.
Помешкав несколько мгновений, преследователь повиновался.
И что теперь?
— Руки за спину, — неожиданно приказала Персефона, схватив висевший в стойле кожаный ремень.
— Ничего не выйдет, — прорычал преследователь, но затем закашлялся — очевидно, от попавшей в горло соломы.
— Делайте, что сказано, или я всажу в вас этот нож.
Торн поверил ей, и преследователь, по-видимому, тоже, потому что скрестил руки в запястьях и позволил их связать. Узел не очень походил на настоящий, но короткое время мог продержаться.
— Кокси? — Гнусавый протяжный оклик означал, что вернулся второй сыщик. — Куда пошел мой друг?
— Не заметил, сэр, — ответил грум. — Я занят.
— Я здесь! — заорал связанный. — Но осторожно!
— Вам следовало бы послушаться. — Торн постарался не рассмеяться от нелепости происходящего, потому что второй, войдя, тоже наткнулся на его пистолет. Второй был моложе первого и показался довольно красивым, но в этот момент его лицо перекосилось от злости. — Присоединяйтесь к своему другу. — Издав такое же рычание, как и его приятель, молодой подчинился. — Связывать — ваша обязанность, дорогая, — небрежно бросил капитан Роуз.
— Почему бы вам не дать мне пистолет? — с непроницаемым видом предложила Персефона. — Не сомневаюсь, морской капитан может связать их гораздо надежнее.
— Вполне справедливо.
Торн осторожно вложил ей в руку заряженный пистолет.
Потом нашел кусок тонкой веревки и присел, чтобы обезопасить злодея номер два, и заново туго связал Кокси, надеясь, что Персефона оценит его искусство вязать узлы.
Наконец Торн поднялся и повернулся, ожидая от нее одобрения, но Персефона исчезла.
Ее схватил третий злодей?
А затем Торн услышал стук копыт.
Выбежав наружу, он увидел только хвост собственной лошади, быстро скрывавшейся в улочке, и витиевато, пространно выругался.
— Какого черта ты позволил ей взять мою лошадь? — набросился он на грума.
— Она сказала, что вы велели ей съездить за помощью, капитан, — попятившись, объяснил парень. — Выглядело вполне правдоподобно, прошу прошения.
— Дай мне другую лошадь. Любую.
Парень работал быстро, но все равно прошло пять минут, прежде чем Торн сел в седло.
— А что с теми людьми, капитан? — растерянно спросил грум, кивнув в сторону конюшни.
— Отпусти их через несколько минут, но лошадь не давай. Если они будут создавать тебе неприятности, говори всем, что они пытались похитить сестру дворянина и заслуживают казни. И постарайся, чтобы они поняли: если капитан Роуз услышит, что они снова беспокоят леди, их ждет смерть.
Торн направился к лондонской дороге, хотя и не думал, что хитроумная Персефона выберет прямой путь. Она, наверное, никогда и не собиралась отправляться в Мейдстон.
Торн искал, расспрашивал, но потом повернул лошадь к замку Айторн, чувствуя раздражение, озабоченность и в тоже время, вопреки собственному желанию, восхищение. Решительная девушка заинтриговала его, и ему хотелось узнать ее историю.
Но — король умер, да здравствует король! И Торн должен быть в Лондоне, чтобы воспользоваться моментом.
Новый король был молодым и нерешительным, и при дворе, наверное, уже соперничают за влияние на него. Маркиз Ротгар, например, много лет искал общества молодого принца, выступая в роли скорее почтительного наставника, чем опекуна или учителя.
Но он и ему подобные не получат свободы действий.
Побриться, модно и элегантно одеться — и как можно быстрее в Лондон.
Герцог Айторн обладал положением и властью большей, чем многие другие, и должен быть при дворе, чтобы правильно употребить ее в этот решающий момент.
Глава 3
Карскорт, Оксфордшир
Апрель 1764 года
— Экипаж! Интересно, кто это может быть?
Белла Барстоу оставила без внимания восклицание сестры — посетитель прибыл не к ней, и Лусинда не ждала от нее ответа. В Карскорте ничего не предназначалось для наказанной грешницы, кроме самой убогой постели и жалкой еды. Тем не менее скука делала интересными даже самые незначительные вещи, и Белла, продолжая вышивать фиалку в углу носового платка, про себя рассуждала о том, кто бы мог пожаловать.
Сосед? Нет, Лусинда стояла у окна и узнала бы экипаж соседа.
Гость? Но никаких приготовлений не делалось, гости теперь редко появлялись в доме, где единственными обитателями, кроме нее, были Лусинда и их брат, сэр Огастус. Лусинда была глупой и раздражительной, а Огастус — благочестивым ханжой, который часто уезжал по разного рода делам.
Что касается Беллы, то она была в семье черной овечкой, и если бы в нынешние времена можно было замуровать ее в подвале, ей была бы уготована именно такая судьба. В Карскорте она фактически находилась в заточении, так как не имела ни единого собственного пени. Она думала о воровстве, думала много раз, но не сомневалась, что раньше отец, а теперь Огастус, были бы рады увидеть ее на скамье подсудимых, сосланной на каторгу и повешенной.
Чтобы сдержать слезы, Белла закусила губу. Ей не нужна была любовь отца, но до самого дня его смерти она надеялась на справедливость или даже на прощение.
Что же до Огастуса, то ее совершенно не заботило, любит ли ее брат, нравится ли она ему. Ей он не нравился, и так было всю ее жизнь. Но его холодность была близка к ненависти, и Белла не понимала почему. Видимо, причина заключалась в том, что, по мнению Огастуса, ее позор бросает тень на его незапятнанную репутацию.
