— Прости, но я предупреждал тебя, что я совсем не добрый.
— Думаю, твоя натура не такова. Почему ты так… так ожесточен?
Она задала главный вопрос. Поскольку Форт молчал, она решила, что он не ответит.
— Я пережил потрясение, — произнес он наконец. — И это озлобило меня.
Он сказал ей совсем мало, но и это для него слишком много. Она нежно погладила его по груди,
— Сочувствую твоей боли.
— Боли? Наверное, это подходящее слово.
— Кто-нибудь умер? — рискнула она задать наводящий вопрос.
Эльф хотела, чтобы он рассказал ей о причинах своей горечи. Возможно, граф ни с кем не говорил об этом. Она знала, как трудно ее братьям, особенно Брайту и Ротгару, делиться своими переживаниями.
— Умница, Лизетт. Да, это была смерть.
Он снова замолчал, и она терпеливо ждала, не решаясь настаивать.
— Моего отца.
Эльф постаралась ничем не выдать себя. Потребовалось столько усилий, чтобы произнести эти два слова, и она понимала, чего ему это стоило.
— Терять родителей очень больно, — проговорила она. — Мой отец умер, когда я была еще ребенком.
— Сколько тебе было?
Что ему известно о Маллоранах? На всякий случай она накинула пару лет.
— Мне было девять.
— Маловато, чтобы помнить.
— Да. Я бы хотела, чтобы от него осталось больше. Портретов. Писем. Когда он умирал, он продиктовал письма каждому из нас, но они такие серьезные. Советы. Предостережения. А я слышала, что он был веселым человеком.
— Думаю, что смерть вообще серьезное дело. Так, значит, у тебя есть братья и сестры?
— Да. А у вас, милорд?
— Лучше зови меня Фортом, если хочешь узнать все мои секреты.
Его шутка вызвала у нее улыбку. Она поняла, что ей удалось пробиться сквозь стену, которой он окружил себя. Угрызения совести вернулись с новой силой, но Эльф постаралась заглушить их. Ему станет лучше, если он выговорится.
— Пусть будет Форт.
— У меня две сестры и брат.
— А твоя мать? Она жива?
— Она умерла, когда я был совсем маленьким.
— По крайней мере у тебя есть брат и сестры.
— Мы не очень близки.
Эльф хотела возразить. Частити любит Форта, так же как и другая сестра, Верите. Он не сознает, что всегда может рассчитывать на их помощь и поддержку, и думает, что лишился их любви, потому что подвел их.
— Как это грустно, — проговорила она.
— А ты, значит, в близких отношениях со своей семьей?
— Да, в очень близких.
— Тебе повезло.
— Думаю, что да, хотя это дает им право вмешиваться в мою жизнь.
— Что ты говоришь? У меня сложилось впечатление, что за тобой недостаточно присматривают.
Эльф чувствовала: они слишком близко подобрались к опасному омуту правды, но не могла устоять перед соблазном быть честной, насколько возможно.
— Просто я сейчас не с ними,
— Ах да. Гостишь у своей снисходительной подруги.
— Ты напрасно насмехаешься над ней. Она не одобряет моих действий.
— Она должна была остановить тебя.
— Может быть, я не из тех, кого можно остановить.
— Кому как не мне это знать. А я просто в восторге. — Он крепче прижал ее. — Я был бы безмерно счастлив, Лизетт, если бы ты стала моей любовницей. Ты нравишься мне, и я не испытываю никаких комплексов по поводу моей здоровой тяги к твоему телу.
— Если бы я могла, — вздохнула Эльф. — Но моя семья будет против, если узнает.
— В таком случае ты ввела меня в заблуждение. — Он сказал это недовольным тоном, и у него есть для этого все основания. — А ты подумала, что случится, если ты ждешь ребенка? Это не неизбежно, но возможно.
Эльф думала. И весьма обстоятельно.
— Они огорчатся, но помогут мне. Я тайно выношу ребенка, и его воспитают порядочные приемные родители. Такое случается.
— Какое завидное хладнокровие. Надеюсь, твоя семья проявит такое же понимание
Эльф тоже надеялась, и ее чувства едва ли можно назвать хладнокровными. Сама мысль о беременности страшила ее, а идея отдать ребенка, ребенка Форта, чужим людям просто ужасала. Почему она сразу не поняла, что это невозможно?
Его голос вернул ее к действительности.
— Пообещай мне одну вещь.
— Какую?
— Если ты родишь ребенка, дай мне знать. У меня уже есть парочка незаконных детей, о которых мне известно, и я приглядываю за ними. Не думаю, что таким детям пойдет на пользу, если они слишком рано узнают о своей принадлежности к благородной фамилии, но я хочу быть уверен, что они получат помощь на первых порах.
Она обхватила ладонями его лицо и нашла его губы своими, растроганная до глубины души его нежностью и представляя себе, как выражение доверия и добродушия смягчило его черты.
— Я же говорила, что ты добрый человек.
— При чем здесь доброта. Они могут пригодиться мне в один прекрасный день. — Но она почувствовала, что его губы тронула улыбка.
— Почему ты так стараешься казаться бессердечным?
— Ты романтик. Я просто стараюсь быть честным.
— У тебя кривое зеркало. Скажи мне, раз так: каким ты видишь графа Уолгрейва?
Он неожиданно подвинул ее, проведя своим естеством по ее промежности.
— Охваченным неистовой похотью.
Желание вспыхнуло в Эльф, но она спросила:
— Почему ты все время стараешься отвлечь меня?
— Потому что ты бередишь мои раны.
— Какие раны?
Он застонал и заглушил ее слова поцелуем. Она безмерно наслаждалась, ни на минуту не забывая о жарком завоевателе, вторгавшемся в нее, но, когда он остановился, снова спросила:
— Какие раны?
— Ты замолчишь?
Он перевернулся, оказавшись над ней, развел ее ноги и одним ударом вошел в нее. Она оцепенела от шока и боли, Форт замер и, содрогнувшись, вышел из нее.
— Теперь ты видишь, какой я. Даже с тобой.
Она схватила его за волосы, прежде чем он успел скрыться во тьме.
— А ты видишь, какая я. Как терьер, если мне нужна правда или человек.
Она бесцеремонно толкнула его, уложив на спину, и оседлала сверху.
— Я хочу тебя. — Пошарив в темноте, она нашла его естество и, не обращая внимания на неразборчивые протесты, звучавшие не слишком искренне, осторожно опустилась на него, с наслаждением чувствуя, как он заполняет ее, проникая глубоко внутрь, даже сейчас, когда ей все еще больно.
