В замке заскрежетал ключ. Малачи улыбнулся и приготовился нанести удар.
Одевшись в черное, свернув длинные черные волосы на затылке тугим узлом, Наталия Оганская в ночной мгле выскользнула из своих покоев. Она не доверяла князю Арзлову, но оказалось, что и Григорий врет ей. Ей не хотелось думать, что Кролик обманывал ее по собственной инициативе, но князь был так естествен в своем удивлении, и рассказал, какие слова приписал ей Григорий… Видимо, Григорий больше не заслуживает ее доверия.
Она и раньше знала, что Арзлову хватает ума дурачить ее отца, поэтому ей было особенно неприятно узнать о предательстве Григория только со слов князя. Доверие к Григорию дало трещину, когда он стал настаивать, чтобы она оставалась в своих покоях и воздержалась от общения с Муромом. Но чтобы подтвердить правильность подозрений, надо определить, насколько честен с ней был князь Арзлов.
Арзлов хотел скрыть от нее, что на «Зарницком» был пленник из Илбирии. Он, кажется, успокоился, когда она притворилась, что поверила тому, что пленник устранен. Странно, что Григорий вообще отрицал наличие пленника, но лучше думать, что Арзлов дурачит Григория и манипулирует им, чем верить, что Григорий лжет ей ради своей выгоды.
Они оба скрывали существование илбирийского пленника. И поэтому Наталия решила, что пленник – какая-то важная птица. Если бы удалось допросить пленника, могла бы всплыть важная информация, которую хотят скрыть от нее.
«А обладая информацией, я буду решать, что мне делать для защиты Крайины».
Тасота беззвучно шла из зала в зал по замку Арзлова. Здание было массивным, как и вся архитектура Крайины. Но стены облицованы местным камнем песочного цвета, поэтому здание не производило такого мрачного впечатления. На пересечениях коридоров и вдоль лестниц с потолков свешивались масляные лампы. В их колеблющемся свете шевелились тени, Наталия постоянно оглядывалась – нет ли поблизости стражников.
Она предполагала, что ее личный авторитет заставит стражников впустить ее к пленнику, а потом она заставит их молчать. Но уже на первом посту в этом не оказалось необходимости. Здесь был только один стражник, и за громкостью его храпа не слышно было бы топота наступающей кавалерии. На крючке, вбитом в стену над головой старика, висела большая связка ключей. Наталия, не разбудив стражника, сняла связку с крючка и начала примерять ключи к первой же зарешеченной двери.
Сработал четвертый ключ из дюжины. Она чуть-чуть приоткрыла дверь и проскользнула на площадочку, с которой начиналась крутая лестница. Закрыв и заперев за собой дверь, тасота, крадучись, стала спускаться. В темнице масляные лампы висели на больших промежутках, но света было достаточно, чтобы идти без помех.
У подножия лестницы была еще одна зарешеченная дверь. Наталия немного повозилась с ключами, но довольно быстро отыскала подходящий и открыла ее. Войдя, снова закрыла и заперла дверь за собой и оказалась в узком коридоре, в котором горела всего одна лампа, Наталии повезло – эта лампа висела напротив единственной запертой двери. Три остальные двери были распахнуты, и убранство камер было типичным для тюрьмы.
Заглянув в зарешеченное окошечко запертой двери, она никого не увидела. Но ее это не испугало, она вставила ключ в замок, и он подошел.
«Повезло!»
Она толкнула дверь один раз, еще раз посильнее – дверь сверху заедало. Надавив плечом, она поднажала – и дверь отворилась. По инерции ее понесло вперед, и она, спотыкаясь, пролетела пару шагов.
За спиной она почувствовала движение, потом как будто что-то сдавило ей горло. Сильнее, сильнее, и вдруг раздался металлический звук – дзинь! — удавка ослабла и распалась посередине. Не думая ни о чем, она пихнула левым локтем назад и попала во что-то твердое. Раздалось громкое уф-ф-ф! – она повернулась, опираясь на левую ногу, и выбросила рывком вверх правое колено, заехав в подбородок пленнику, согнувшемуся пополам.
Пленник отлетел назад и сильно ударился о каменную ступеньку у входа в камеру. Он лежал там, ошеломленный, широко раскинув руки и ноги. Наталия сделала шаг вперед, подняла правую ногу, намереваясь ударить его по промежности, но он лежал и смотрел на нее. В его лице смешались боль и удивление, и она остановилась. Она понимала, что надо еще раз ударить его и убежать, но она остановилась и медленно опустила ногу на пол.
Секунды ей хватило, чтобы понять, в чем дело. И поняв, правой рукой закрыла себе рот, а левую прижала к груди.
«Глаза! Они из серебра».
Она медленно опустилась на колени.
– Скажите, кто вы.
Искусственные глаза человека широко раскрылись, он моргнул и снова опустил голову на камень. Он что-то бормотал по-илбирийски, но слишком тихо, она не поняла, и качал головой:
– Ведь вы тасота Наталия Оганская, да?
– Да. А вы кто такой?
Она повторила вопрос, но в свете лампы уже увидела его лицо, и ответ был не нужен.
– Тебе больно? – Человек, дрожа, протянул к ней свои золотые руки ладонями вверх. – Я подумал, что причинил тебе боль.
– Да не такую сильную, как я тебе. – Наталия потерла горло. – Твоя удавка разорвалась.
Человек с усилием сел:
– Да. Я почувствовал запах твоих волос, в общем, она сломалась до того, как я успел причинить тебе боль.
– Ты понял, что это я?
– Я понял, что это не стражник. – Он едва улыбнулся. – Они ведь не моются, и сейчас я этому рад. Я рад, что тебе не больно. Я бы никогда…
– Причинил, причинил, Малачи Кидд. – Она отодвинулась назад и встала. – Обещание-то нарушил.
– Я же сломанный человек, Наталия, вот и нарушил обещание. Ты же меня знала… раньше. Что со мной произошло… Я уже не тот, с кем ты танцевала в Муроме.
– Понятно. Глаза из серебра; руки из золота. – Она скрестила руки на груди. – В Муром, значит, не мог приехать; но во Взорин все-таки сумел. Тоже на службе своего короля?
– Долг моему Богу, Наталия. Он этого потребовал. – Кидд уже сидел, обхватив колени руками. – Я приехал бы в Муром, но ведь я стал другим. Как я мог вернуться к тебе таким, каким стал?
Сердцем она почувствовала смысл его слов. По его тону она поняла, что ему стало недоступно то, чего он так хотел.
– Малачи, я так ждала, чтобы ты вернулся в Муром за нами. Какое имеет значение, что с тобой произошло, для меня только ты имел значение.
– Да, Наталия, я понимаю твою боль и обиду на меня. Но после Глого я совсем переменился. Не только глаза. – Кидд отбросил с лица седые волосы. – Прежде чем лишиться зрения, я получил видение от Господа. И с тех пор всю жизнь старался делать то, чего, по моему разумению, Он ждет от меня.
Она нетерпеливо постукивала носком туфли, под ногами у нее хрустела солома.
– И я не могла помочь тебе в этом?
