По спине Бурдюка струился жаркий пот, но его бил озноб. Дрожащей рукой сержант вытер лоб. Пройдет еще несколько дней, и на даруджистанских улицах начнут гибнуть люди. Виноваты они или нет — не это определяло успех миссии, а число вражеских потерь в сравнении с собственными. Богатый и шумный город — не более чем доска для игры; игры, которую он и его взвод ведут ради других. Собственных интересов в осуществляемой миссии у Бурдюка не было. Он вполне допускал, что может погибнуть сам или потерять своих друзей (он впервые решился назвать соратников этим словом). А ведь у горожан, которым предстояло умереть, тоже есть друзья, дети, родители. Сколько жизней будет потеряно в Даруджистане?
Желая успокоить взбунтовавшийся разум, Бурдюк еще сильнее вдавил спину в борт повозки. Отчаяние не проходило. Он перевел взгляд на богатый дом, откуда недавно вышел толстяк, и в окне второго этажа увидел какого-то человека. Тот с интересом смотрел на «починку» улицы. Его руки были покрыты ярко-красными пятнами.
Сержант отвернулся и до крови закусил губу. Мысленно он приказал себе сосредоточиться. Сейчас он на краю пропасти. Такое уже бывало, и не раз. Нужно не паниковать, не терять голову, а спокойно отойти от края. Шаг, еще шаг.
«Не размякай, иначе погибнешь! — приказал себе Бурдюк. — И не только ты. Весь взвод. Они поверили, что ты вытащишь их отсюда, когда здесь станет жарко. Пока ты еще ничем не оправдал их доверие».
Сержант набрал в легкие побольше воздуха, затем выплюнул сгусток окровавленной слюны. Камень, куда она попала, тоже стал ярко-красным.
— Смотри, — прошипел сержант, обращаясь к себе. — Это кровь. Ты ведь привык ее видеть.
Заслышав шаги, он поднял голову и увидел идущих к нему Скрипача и Ежа. У обоих были встревоженные лица.
— Эй, сержант, ты, часом, не перегрелся на солнце? — негромко спросил Скрипач.
Следом за саперами шел Колотун, которого тоже насторожил непривычный вид командира.
— Я-то не перегрелся, а вот вы прохлаждаетесь здесь гораздо дольше, чем нужно.
Лица всех троих покрывал густой слой пыли. Из-за пота она слиплась в комочки. Еж и Скрипач недоуменно переглянулись.
— Три часа. Ты сам отвел нам такое время, — удивленно протянул Еж.
— Мы же решили установить семь мин, — напомнил сержанту Скрипач. — Три «искрятницы», две «огневушки» и одну «сквалыгу».
— И вы уверены, что окрестные дома разнесет в щепки? — спросил Бурдюк, избегая взгляда взводного лекаря.
— Еще как! Лучший способ устроить завалы на перекрестках, — усмехнулся Скрипач.
— А у тебя на примете есть домик, который вообще нужно сровнять с землей? — осведомился Еж.
— Вот этот дом принадлежит одному алхимику.
— Верно, — согласился Еж. — Пока принадлежит. Но скоро превратится в фонтан огня.
— У вас еще есть два с половиной часа, — напомнил им сержант. — Потом нужно перебираться к перекрестку возле Столпа Власти.
— Что, сержант, опять голову схватило? — спросил Колотун.
Бурдюк закрыл глаза и резко кивнул. Лекарь положил ему на лоб свою руку.
— Отпусти вожжи, и станет легче, — посоветовал Колотун.
Сержант грустно усмехнулся.
— Стареешь ты, Колотун. Каждый раз твердишь мне одни и те же слова.
Мысли Бурдюка вдруг застыли, будто водный поток, схваченный льдом. Колотун убрал руку.
— Потерпи немного, Бурдюк. Когда закончим работу, я дознаюсь, в чем дело.
— Вот-вот, когда закончим, — улыбнулся сержант.
— Надеюсь, у Калама с Беном все движется успешнее, — сказал Колотун, поворачиваясь в сторону улицы. — Ты что, спровадил девчонку?
— Да. Без нее спокойнее. И потом, каждый из троих знает, где нас искать.
Сержант снова взглянул на окно второго этажа. Краснорукий человек по-прежнему стоял возле окна, но теперь он смотрел не на улицу, а на отдаленные крыши. Завеса пыли мешала получше разглядеть его лицо. Бурдюк склонился над картой Даруджистана. Каждый крупный перекресток, казармы и Столп Власти были помечены на ней красным цветом.
— Слушай, Колотун, — обратился он к лекарю. — Приложи мне опять руку. Может, боль уймется.
Крокус-Шалунишка шел по улице, названной в честь какого-то Траллита: не то сановника, не то поэта. Скорое празднество Геддероны возвещало о себе разноцветными флажками, что трепетали на бельевых веревках, яркими искусственными цветами, полосками коры, окаймлявшими двери, и, конечно же, охапками сухой травы. Ею заполняли особые корзинки, прикрепленные к стенам домов.
На улицах появились первые гости из других мест: гадробийские пастухи, ривийские торговцы, катлинские ткачи. Шумные и любопытные, они слонялись по Даруджистану. От гостей выразительно пахло их собственным и конским потом, отчего в некоторых местах приходилось зажимать нос.
Крокус любил этот праздник. В прошлые годы он без устали сновал в полуночной толпе гуляк, облегчая их карманы и наполняя свои. Праздник заставлял на время забыть о войне, которую Малазанская империя вела на севере Генабакиса. Дядя Мамот всегда улыбался и говорил, что смена времен года напоминает людям о вечных ценностях.
— Подумай, Крокус, — говорил он племяннику, — сколь жалки все эти потуги короткоживущих и близоруких людишек в сравнении с Великим круговоротом Жизни! Никакие потрясения, никакие войны не запятнают его величия.
Сейчас Шалунишке вдруг вспомнились дядины слова. Он считал Мамота мудрым, только оторванным от жизни стариком. Все, что говорил дядя, тогда не особо волновало Крокуса. Малазанская империя была где-то далеко, а карманы беспечных горожан, одурманенных весельем, — совсем рядом. Может, он сам стал взрослее и ему открылся пугающий смысл дядиных рассуждений?
Празднество в честь богини весны Геддероны — не повод забывать об угрозе, нависшей над Даруджистаном. Если и дальше делать вид, будто никакой угрозы нет, малазанцы явятся сюда с такой же неизбежностью, с какой весна сменяет зиму. Их мечи разом прекратят все праздники. От дяди Мамота Крокус знал, что после захвата малазанцами других генабакийских городов жизнь там сделалась унылой и однообразной.
Крокус подошел к своему дому, кивнул старухе, которая сидела на крыльце, посасывая трубку, и толкнул дверь. Коридор был пуст — ребятня носилась по улицам. Тишина действовала успокаивающе. Все вокруг было привычным и знакомым.
Скрипя ступенями, Шалунишка поднялся на второй этаж. Перед дверью в дядино жилище парила его крылатая ручная обезьянка, безуспешно пытавшаяся совладать с дверной ручкой. На Крокуса она даже не взглянула. Парень отпихнул назойливое животное в сторону и открыл дверь.
— Опять набедокурила, Моби? — спросил он обезьянку, пропуская ее внутрь.
Крылатое существо молча вцепилось ему в волосы и замерло. Дядя Мамот был занят приготовлением травяного чая. Не оборачиваясь к племяннику, он спросил:
