Юный колдун медленно кивнул. Балт отхлебнул из бурдюка.
— Камист Рело теперь двинется на север. В устье реки стоит город Секал. Там есть каменный мост. Но на это у него уйдет десять или одиннадцать дней.
— Нашими непосредственными противниками остаются гуранские пехотинцы и уцелевшие семкийцы, — сказал Сульмар. — Им даже не нужно вступать с нами в столкновение. Мы утомлены, и они просто возьмут нас измором.
Балт плотно сжал губы. Чувствовалось, Сульмар давно уже стоял у него поперек горла.
— Кольтен объявил завтрашний день днем отдыха. Он велел забить ослабевший скот, а также пустить в пищу убитых вражеских лошадей. Каждый солдат должен будет привести в порядок оружие и амуницию.
— Куда мы направимся теперь? По-прежнему в Убарид? — спросил Дюкр.
Собравшиеся молчали. Историк вглядывался в лица командиров, пытаясь заметить хоть искорку надежды.
— Убарид пал, — наконец сказал капитан Лулль.
— Откуда эти сведения? — встрепенулся историк.
— От одного из тифанских командиров. Ему было нечего терять: он умирал и потому сказал нам правду. Нетра подтвердила его слова. Малазанский флот покинул убаридскую гавань. Десятки тысяч беженцев устремились из города на северо-восток.
— Дополнительный камень на шею Кольтену. Особенно если там полно капризной знати, — недовольно бросил Кеннед.
— Но если не в Убарид, то куда? Какой еще город открыт для нас? — не мог успокоиться Дюкр.
— Только один. Арен, — спокойно ответил ему Балт.
— Безумие! — выдохнул историк. — Это двести лиг пути!
— Точнее, двести шестьдесят, — усмехнулся Лулль.
— Думаете, Пормкваль покинет город и двинется нам навстречу, расправляясь с мятежниками? Он вообще хоть знает о нашем существовании?
— О нашем существовании ему постарались донести. А вот насчет движения нам навстречу…
Балт не договорил и многозначительно пожал плечами.
— По пути сюда я встретил саперов. Все в слезах, — сообщил Лулль.
— В чем причина? Может, их неуловимый командир лежит на дне Секалы?
— Не угадал. У них кончились «шипучки». Да и «гарпунчики» с «огневушками» подходят к концу. Два ящика осталось. Саперы ревели так, будто схоронили всех родственников разом.
— Саперы хорошо постарались, — вставил Кольтен.
Балт кивнул.
— Да. Жаль, я не видел, как они взорвали переправу.
— Мы с капралом видели, — сказал Дюкр. — Не сожалейте. Победа всегда бывает слаще, если к ней не примешивается горечь воспоминаний. Думаю, вы со мной согласитесь.
Ощутив у себя на плече чью-то мягкую маленькую ладонь, Дюкр проснулся. В шатре было темно.
— Историк, вставай, — прошептал детский голос.
— Нетра, это ты? Сколько я спал?
— Наверное, часа два, — ответила юная колдунья. — Кольтен велел привести тебя. Идем.
Дюкр сел. Он настолько устал, что, вернувшись после совещания, едва сумел развернуть подстилку и накрыться одеялом. Одеяло было влажным от пота. Историк зябко поежился.
— Что случилось? — спросил он.
— Пока ничего. Но ты должен видеть. Вставай скорее. У нас мало времени.
Была глубокая ночь, однако лагерь не встретил Дюкра тишиной. Тысячи звуков сливались в один бесподобный хор, который можно услышать только в походном лагере после сражения. Где-то стонали раненые. Может, им не спалось, а может, над ними сейчас трудились лекари и хирурги. С юга доносилось мычание и блеяние скота. Отрывисто цокали копыта — дозорные объезжали лагерь. Откуда-то с севера доносились приглушенные стенания. Семкийцы оплакивали погибших.
Торопливо шагая вслед за юркой Нетрой по закоулкам виканского лагеря, Дюкр размышлял. Мысли его были невеселыми… Мертвые прошли через врата Клобука, оставив живым боль и горечь своего ухода. За свою долгую жизнь Дюкр повидал достаточно людей: аристократов, солдат, кочевников, торговцев, моряков. И у всех были свои ритуалы скорби по умершим и погибшим.
«В каких бы богов ни верил каждый из нас, нашим общим богом — нравится нам или нет — остается только Клобук. Он приходит к нам, принимая тысячи разных обличий. Когда его врата медленно закрываются за очередной душой, нам не вынести этой вечной тишины, и мы сотрясаем ее плачем, причитаниями, стонами. Как будто жалкими звуками можно вернуть тех, кто перешел по другую сторону жизни! Сегодня скорбят семкийцы и тифанцы. Радость заставляет нас идти в храмы и приносить благодарственные жертвы. Горе не нуждается ни в храмах, ни в жрецах. Горе само по себе священно».
— Нетра, а почему виканцы не оплакивают сегодня своих погибших?
— Кольтен запретил, — ответила девочка, не сбавляя шага.
— Почему?
— Спроси у него. С самого начала этого пути мы ни разу не оплакивали своих погибших.
— Но это же противоречит виканским обычаям. У вас тут три клана. Как ваши люди относятся к запрету Кольтена?
— Кольтен приказывает. Мы подчиняемся, — простодушно ответила юная колдунья.
Они добрались до границы виканского лагеря. Дальше тянулась так называемая дозорная полоса шириной в двадцать шагов. За нею начинались оборонительные стены, сооруженные из земли и ивняка. Из них торчали длинные шесты с заостренными концами. Всадник, приблизившийся к лагерю, рисковал распороть грудь и брюхо своей лошади. Вдоль стен ездили дозорные из клана Горностая, всматриваясь в темноту каменистой равнины.
На дозорной полосе стояли двое, худобой своей напоминая призраков, Дюкр их узнал: то были Сормо и Нил.
— А где же остальные? — спросил историк. — Вчера ты говорил, что погибли только двое.
— У остальных еще не настолько крепкое тело. Им нужен отдых, — ответил Сормо. — Мы трое — самые сильные из колдунов, потому мы и здесь.
Сормо шагнул вперед. Вокруг него дрожал воздух; сам тон его голоса просил о чем-то большем, чего Дюкр никак не мог ему дать.
— Дюкр, с которым я встретился впервые в шатре кочевников у стен Хиссара, слушай мои слова. Слушай внимательно. В них ты услышишь страх. Тебе тоже знаком страх, и я не хочу скрывать свой страх от тебя. Знай же: этой ночью меня одолевали сомнения.
Нетра встала по правую руку Сормо. Теперь три юных колдуна стояли лицом к историку.
— Сормо, зачем ты позвал меня? — спросил Дюкр. — Что должно произойти?
Вместо ответа Сормо Энат воздел руки.
Окружающее пространство изменилось. За спиной колдунов появились щебнистые склоны и каменистые равнины. Небо сделалось еще темнее. Дюкр стоял на холодной и влажной земле. Он взглянул под ноги: глинистые лужицы покрывал лед. От ледяных корок исходило разноцветное сияние. Небо при этом оставалось непроницаемо темным.
