«Слушайте нас. Вокруг — кромешная тьма. Мы — трое бесплотных лицедеев, затеявших пустой разговор на этой сцене, затерянной в глубине пустыни. Рараку смеется над нашими телами, оставляя лишь звуки голосов, сражающихся с тишиной».
Послышались осторожные шаги.
— Подходи и садись есть, — позвал Леом.
Кто-то проскользнул совсем рядом с Фелисиной. В нос ударил резкий, тяжелый запах сырого мяса.
— У медведя оказалась белая шкура, — загремел в темноте голос тоблакая. — Мне даже почудилось, что я вернулся в родные края, на Лидероа. Там у нас таких зверей зовут нетаврами. Но с этим мы сражались не среди снегов и льда, а на песке и камнях. Я сумел притащить сюда только шкуру, голову и когти. Зверь был раза в два крупнее всех нетавров, каких я видел.
— Мне не дождаться рассвета, чтобы увидеть это чудо, — сказал Геборий.
— Нам остается день пути до оазиса, — сказал Леому великан. — Она должна совершить ритуал.
— Четыре голоса, — прошептала Фелисина. — Нет ни плоти, ни костей. Только слабые звуки, заявляющие о себе. Четыре разных воззрения на мир. Тоблакай исполнен чистой веры, но настанет день, и он ее полностью утратит.
— Началось, — прошептал Леом.
— Геборий — изгнанный жрец, в котором сейчас нет веры, но который обретет ее вновь. Леом — выдающийся обманщик, чьи зрячие глаза глядят на мир еще циничнее, нежели слепые глаза Гебория, и кто упорно обшаривает тьму, силясь отыскать в ней… надежду.
Она замолчала. Все сидели, боясь шевельнуться.
— И наконец, Фелисина. Кто же эта женщина в детских одеждах? Ее тело обещает наслаждения, но само их лишено. Черты ее характера отпали одна за другой. За каждым жестоким словом, произнесенным ею, таится страстная мечта о доброте. Она ни во что не верит. Пустой сосуд, очищенный огнем. У Гебория есть невидимые руки. От них исходит сила; они касаются истин, которые ему не понять. Руки Фелисины… их нежно касались и грубо хватали, они были скользкими и грязными, но в них так ничего и не осталось. Жизнь, будто призрак, протекла сквозь пальцы.
Фелисина опять ненадолго умолкла.
— Знаешь, Леом, все было каким-то неполным, незавершенным, пока мы не набрели на тебя и на твоего спутника с душой ребенка. Достань книгу.
Леом послушно развязал мешок, вынул тяжелый сверток и снял кожу, в которую тот был упакован.
— Открой ее, — потребовала Фелисина.
— Это ты должна ее открыть. И не сейчас, а на рассвете. Таков ритуал.
— Открой, — повторила она.
— Ты…
— Где же твоя вера, Леом? Неужели ты не понимаешь? Испытание прохожу не только я одна. Оно и для всех вас. Давай, Леом, открывай книгу.
Шумное дыхание воина постепенно успокоилось, сдерживаемое яростной волей. Негромко скрипнул кожаный переплет.
— Что ты видишь, Леом?
— Ничего. В такой темноте невозможно что-либо увидеть.
— Тогда взгляни еще раз.
Спутники Фелисины тихо вскрикнули. От книги Дриджны исходило золотистое мерцание. Со всех сторон послышался шепот, быстро сменившийся грохотом.
— Вихрь пробуждается, но не здесь, не в сердце Рараку. Что ты видишь теперь, Леом?
Дрожащими пальцами он открыл первую страницу, затем вторую, третью.
— Быть этого не может! Она пуста! Все страницы!
— Ты видишь только то, что способен увидеть, Леом. Закрой книгу и передай ее тоблакаю.
Великан присел на корточки. Его могучие, со следами крови, руки без колебаний приняли книгу Дриджны. Теплый свет озарил его лицо, когда он склонился над первой страницей. По израненным щекам потекли слезы.
— Смотри, какая красота, — прошептала ему Фелисина. — Красота заставляет тебя плакать. Знаешь, почему тебе бывает так плохо? Пока еще не знаешь, но однажды… Закрой книгу, тоблакай… Теперь твой черед, Геборий.
— Нет.
Леом потянулся за кинжалом, однако рука Фелисины остановила его.
— Нет, — повторил бывший жрец. — Мое прикосновение.
— Да. Твое прикосновение.
— Нет.
— Однажды ты проходил испытание, Геборий, и не выдержал его. Твой провал был сокрушительным. Теперь ты боишься, что снова потерпишь неудачу.
— Дело не в этом, Фелисина, — твердым, уверенным тоном возразил Геборий. — Меньше всего я опасаюсь провала. Я не желаю участвовать в ритуале и дотрагиваться своими руками до этой проклятой книги.
— Так ли нужно, чтобы он открывал книгу? — зарычал тоблакай. — Он все равно слеп, как энкарал. Позволь мне его убить, возрожденная Шаик. Пусть его кровь скрепит этот ритуал.
— Позволяю.
Тоблакай метнулся к Геборию и занес над головой старика свой тяжелый деревянный меч. Если бы удар достиг цели, бывшего жреца ждала бы мгновенная смерть. Его мозги разлетелись бы окрест на десять шагов. Но вместо этого руки Гебория ярко вспыхнули: одна — цветом высохшей крови, другая — зловещим зеленоватым цветом. Вторая рука больше напоминала мохнатую звериную лапу. Руки Гебория упредили удар, крепко сжав великану оба запястья. Деревянный меч упал в темноту.
Тоблакай взвыл от боли. Геборий выпустил его руки и вместо этого схватил великана за шею и пояс. Подняв его над головой, он отшвырнул тоблакая, и тот грузно ударился о землю. Глинистая поверхность содрогнулась, и все трое ощутили ее толчок.
Геборий попятился назад. Его лицо было перекошено от ужаса. Яростный гнев, охвативший его, погас.
— Мы видели твои руки, — сказала ему Фелисина. — Твой бог никогда не отворачивался от тебя, Геборий, что бы ни утверждали жрецы. Они верили, будто лишают тебя рук. Но они ошиблись. Все эти годы ты готовился.
Геборий упал на колени.
— Ты заново обрел веру, — сказала ему Фелисина. — Знай же: Фенир никогда не отворачивался от тебя, Геборий Легкокрылый. Размышляй об этом, и пусть покой снизойдет в твою душу.
В темноте громко стонал тоблакай. Фелисина встала.
— А теперь, Леом, подай книгу мне. Рассвет близок.
«Ну вот, Фелисина, ты опять готовишься уступить чужой воле. Готовишься возродиться телом и душой. В последний ли раз? Нет, конечно же нет…»
Едва начало светать, Икарий повел всех к отрезку магического Пути, охраняемого Азатом. Скрипач сдернул с плеча арбалет, а фонарь отдал Крокусу. Затем он посмотрел на Маппо. Трелль пожал плечами.
— Преграда, что-то вроде мутной завесы. Другую сторону не видно.
— Они не знают, чем это грозит, — прошептал Искарал Паст. — Огонь вечной, неутихающей боли… ах, зачем я трачу слова, пытаясь их хоть как-то подготовить? Хватит. Больше ни слова. Ни за что! Слова — слишком большая драгоценность, чтобы растрачивать их понапрасну. Лучше я смиренно помолчу, пока они еще топчутся на месте, а их собственное невежество — плохой подсказчик.
