Калам припал на одно колено, восстанавливая сбившееся дыхание.
— Ну и свалка! — пробормотал Салк Элан, стирая кровь со своего оружия.
Ассасин поднял голову. Изысканная одежда Элана была прожжена и запачкана кровью. В крови была и половина его лица. Одна бровь обгорела. Элан тяжело дышал. Чувствовалось, каждый вдох отзывается болью в его теле.
Калам оглядел палубу. Корабельные матросы нагибались над лежащими телами, отыскивая живых. Из военных моряков уцелело всего двое. Лейтенант погибла.
К ассасину подошел матрос, взявший на себя обязанности первого помощника.
— Кок попросил узнать, — начал матрос.
— Что узнать? — удивился Калам.
— Эта большая ящерица… она съедобная?
Салк Элан засмеялся и тут же зашелся кашлем.
— Редкое лакомство, — ответил Калам. — В Панпотсуне кусок ее мяса идет за сотню джакатов.
— Ты не возражаешь, если мы заберем с пиратского судна кое-какие припасы? — спросил матрос. — Им уже не понадобятся.
Ассасин кивнул.
— Я пойду с тобой, — сказал Салк Элан.
— Почту за честь.
— А что делать с казначеем? — спросил другой матрос. — Эта гнусь еще жива.
— Оставьте его мне, — ответил Калам.
Казначей находился в сознании и видел, как к его телу привязывают мешки с монетами. Он вращал широко раскрытыми глазами и мычал, пытаясь вытолкнуть кляп. Калам вместе с Эланом подняли отяжелевшего казначея и, несколько раз качнув, швырнули за борт.
На плеск устремились акулы. Но они были слишком сыты и не захотели плыть за казначеем в глубину.
Пиратский корабль горел очень долго. Он успел превратиться в точку на горизонте, а столбы дыма продолжали тянуться в небо.
Над священной пустыней Рараку вновь поднялся вихрь Дриджны. Его ширина достигала целой лиги, а гул ветра превратился в протяжный стон, от которого хотелось поплотнее заткнуть уши. Но в самом сердце пустыни царило спокойствие и с неба струился золотистый свет.
Впереди, будто выбеленные кости, из песка поднимались Щербатые утесы. Леом, шагавший впереди, неожиданно остановился.
— Нам придется пересечь место, населенное духами, — сказал он.
Фелисина кивнула.
— Они древнее пустыни. Сейчас они пробудились и наблюдают за нами.
— Скажи, возрожденная Шаик, они намерены причинить нам вред? — спросил тоблакай, хватаясь за свой деревянный меч.
— Нет. Возможно, им любопытно, но вообще-то они безразличны к нам. А ты что чувствуешь? — спросила она Гебория.
Бывший жрец Фенира брел, глубоко погруженный в себя и свои думы. Услышав вопрос, он вздрогнул, будто каждое слово впилось ему в кожу.
— Чтобы испытывать безразличие, вовсе не нужно быть бессмертным духом, — пробормотал старик.
Фелисина внимательно поглядела на него.
— Ты стремишься убежать от радости возрождения, Геборий. Это не может длиться долго. Ты боишься вновь стать человеком.
Он горько и язвительно рассмеялся.
— Что, не ожидал услышать от меня таких мыслей? — спросила Фелисина. — Как бы тебе ни была противна моя прежняя жизнь, еще противнее для тебя расстаться с той капризной девчонкой.
— Ты продолжаешь погоню за властью, Фелисина, и эта погоня заставляет тебя думать, будто вместе с властью ты получишь и мудрость. Что-то можно получить в дар, а что-то нужно заработать.
— Он сковывает тебя кандалами своих поганых слов, возрожденная Шаик, — прорычал тоблакай. — Убей его.
Фелисина покачала головой.
— Мне не даровали мудрость, но мне даровали мудрого человека. Его общество, его слова.
Геборий поднял на нее невидящие глаза.
— Я думал, ты не оставила мне выбора, Фелисина.
— Тебе это только казалось, Геборий.
Она видела, что внутри старика происходит борьба. По сути, эта борьба никогда и не прекращалась.
«Мы прошли с тобой по землям, обезумевшим от войны, и все это время каждый из нас воевал с самим собой. Дриджна — всего лишь зеркало, поставленное перед нами…»
— А знаешь, Геборий, я от тебя научилась одному полезному качеству.
— Какому же?
— Терпению, — ответила Фелисина, дав знак Леому продолжать путь.
Через какое-то время они подошли к новой цепи выветренных скал. Было трудно себе представить, что в давние времена здесь совершались священные ритуалы. На поверхности скал отсутствовали какие-либо изображения и письмена, а валуны лежали хаотично.
И все же Фелисина ощутила: место полно духов, некогда сильных, теперь превратившихся в отзвук. Они просто следили за путниками, как смотрит слабый и больной человек, у которого хватает сил лишь приподнять голову. За скалами начиналось обширное понижение. Леом рассказывал, что именно там море умерло окончательно. Сейчас над впадиной висело густое облако пыли.
— Оазис находится почти в самом центре, — сказал Леом, который теперь шел рядом с Фелисиной.
Она молча кивнула.
— Нам осталось пройти меньше семи лиг.
— У кого из вас вещи Шаик?
— У меня.
— Отдай их мне.
Леом молча снял с плеча мешок, развязал тесемки и начал выкладывать вещи убитой пророчицы. Небогатая одежда, простенькие кольца, серьги, браслеты. Последним Леом достал кинжал с тонким заржавленным лезвием. Только острая кромка была свободна от ржавчины.
— Меч Шаик ожидает тебя в лагере, — сказал Леом. — Позволь тебе подсказать: браслеты пророчица носила только на левом запястье, а кольца — на левой руке.
Он ткнул пальцем в переплетенные кожаные шнурки.
— А их она носила на правой руке.
Взгляд Леома стал суровым и непреклонным.
— Тебе следует надеть все, как я сказал. Без изменений.
— Чтобы обман удался? — улыбнулась Фелисина.
Леом вперил глаза в землю.
— Тебе могут… воспротивиться. В особенности верховные маги.
— Которые готовы подогнать общее дело под свои прихоти, создать противоборствующие кучки единомышленников и начать войну за власть внутри лагеря. Они бы уже начали эту войну. Их останавливает неопределенность: маги не знают, жива Шаик или нет. Но поле битвы у них готово.
— Пророчица… — выдохнул Леом.
— Наконец-то ты с этим согласился.
Леом поклонился.
— Никто не смеет отрицать силу, снизошедшую на тебя, и все же…
— И все же сама я не открывала священной книги.
— Нет, не открывала.
