— Но враги тоже были чьими-то отцами. Там были и женщины — чьи-то матери и бабушки. Они все очень злились на нас. Они забрали нашу одежду и обувь. Они были настолько злы, что забрали у нас все. А потом они нас наказали.
— Как они это сделали?
— Они прибили нас к крестам.
Котиллион надолго умолк. Когда он заговорил снова, его голос звучал глухо и безжизненно:
— Итак, ты все помнишь.
— Да. И я обещаю: теперь я буду делать то, что мне велят. Все, что скажет мой новый отец. Обещаю.
— Пенак, слушай внимательно, что я сейчас тебе скажу… Те люди наказывали тебя совсем не за непослушание. Слушай… это жестокая правда, но постарайся понять ее. Эти люди надругались над тобой и такими, как ты, потому что за вас было некому заступиться. Твой отец… тот, что был у тебя прежде… я уверен, он пытался, но, как и ты, ничего не мог сделать. И ты, и он, и все остальные — вы были беспомощны. Но теперь ты в другом месте. Дядя Котиллион и твой новый отец — мы сделаем все, чтобы ты больше никогда не чувствовал себя беспомощным и бессильным. Понимаешь?
Пенак посмотрел на Апта. Тот тихо щелкнул языком.
— Понимаю, — сказал мальчик.
— Мы будем учиться друг у друга.
Пенака это удивило.
— Разве я чему-то могу научить вас обоих?
Котиллион наморщил лоб.
— Ты мне расскажешь, что видишь здесь, в этом мире. Остались еще такие древние уголки.
— Но ты же не слепой. Получается, ты ходишь по этому миру и не все в нем видишь?
— Да. Меня часто удивляло, почему гончие здесь бегают зигзагами, а не по прямой.
— Гончие?
— Скоро ты с ними встретишься. Приятные собачки, Пенак. Думаю, они тебе понравятся.
Пенак улыбнулся, обнажив острые зубы.
— Собак я люблю.
Котиллион слегка вздрогнул.
— Уверен, они тебя тоже полюбят.
Потом он снова повернулся к Апту.
— Ты прав. Это невозможно сделать в одиночку. Мы с Амманасом все обдумаем… Пенак, у твоего отца есть кое-какие дела. Долги, так сказать. Ты пойдешь с ним или со мной?
— А куда ты собираешься, дядя Котиллион?
— Здесь поблизости много других детей. Не хочешь помочь им освоиться на новом месте?
Пенак немного подумал, затем покачал головой.
— Я не прочь с ними познакомиться, но не сейчас. Сейчас я пойду с отцом. Он мне сказал, что один человек нуждается в нашей помощи. Отец говорит: с тех пор, как тот человек меня увидел, он все время думает обо мне.
— Не сомневаюсь, что так оно и есть, — тихо произнес Котиллион. — Его, как и меня, пугает собственная беспомощность. Тогда до встречи.
Котиллион долго смотрел в большой, как у гигантского насекомого, глаз апторианского демона.
— Знаешь, Апт, когда я стал Властителем, мне было никак не избавиться от кошмарного чувства… — Он опять поморщился. — Представь, сейчас меня удивляет, что я благодарю тебя за подобные цепи.
— Дядя, а у тебя есть дети? — неожиданно спросил Пенак.
Котиллион отвел глаза.
— Есть. Дочь. — Он вздохнул и невесело улыбнулся: — Но мы сильно с ней поссорились.
— Ты должен ее простить.
— А это уже не твоего ума дела!
— Но ты говорил, дядя, что мы должны учиться друг у друга.
Глаза Котиллиона вспыхнули. Он тихо покачал головой.
— Здесь все совсем наоборот, мальчуган. Прощение зависит не от меня.
— Тогда я должен встретиться с твоей дочерью.
— Что ж, это вполне возможно.
Апт что-то сказал на своем неблагозвучном для человеческого уха языке.
— А вот это уже ни к чему, — хмуро ответил ему Котиллион.
Он закутался в плащ и зашагал прочь. Потом обернулся и сказал:
— Передай Каламу привет от меня.
Вскоре тени поглотили фигуру Котиллиона. Пенак продолжал смотреть ему вслед.
— Отец, неужели дядя Котиллион думает, что сейчас его никто не видит? — спросил мальчик у демона.
Щедро смазанная якорная цепь почти бесшумно погрузилась в темную маслянистую воду, и «Затычка» встала в гавани города Малаза. Ломаная линия тусклых желтых огоньков обозначала прибрежную улицу, где старинные складские здания соседствовали с кособокими тавернами, постоялыми дворами и жилыми домами. Верхние ярусы Малаза были застроены особняками богатых торговцев и знати. Вершину скалы занимали самые большие и богатые здания. Выше них был только Ложный замок, к которому вела каменная лестница. Ее ступени точно повторяли рельеф, и потому она то ныряла вниз, то опять карабкалась вверх. Острые глаза Калама различили несколько огоньков в окнах Ложного замка. Над этой старинной крепостью развевался флаг, но темнота не позволяла разглядеть его цвета. При взгляде на флаг Калама окутало волной далеко не радостных предчувствий.
«Там кто-то есть, и достаточно важная персона», — подумалось ассасину.
Матросам «Затычки» вовсе не улыбалось позднее прибытие. Им хотелось поскорее ступить на твердую землю и вдохнуть в себя воздух окрестных улочек. Однако в гавани Малаза существовали довольно жесткие порядки. Матросов должен был осмотреть чиновник гаванской канцелярии и убедиться, что среди них нет больных. А чиновники в такое время предпочитают дрыхнуть. Самовольная же высадка на берег грозила большими неприятностями капитану.
Несколько минут назад пробили полуночную стражу.
«Этот хлыщ Салк Элан оказался прав в своих расчетах».
Малаз никогда не входил в замыслы Калама. Первоначально он собирался дождаться Скрипача в Анте и уже там обсудить, как действовать дальше. Правда, Быстрый Бен утверждал, что сапер сможет попасть в имперскую столицу через Мертвый дом, но, как всегда, маг был очень скрытен и ничего иного Каламу не сообщил. Ассасин же считал Мертвый дом местом возможного отступления, если возникнут непредвиденные обстоятельства, а вовсе не пристанищем. Он всегда с подозрением относился к Азату: за внешней привлекательностью могло скрываться что угодно. Ловушки в таких якобы «дружественных» местах были всегда опаснее, чем те, где он заранее чувствовал опасность.
На палубе стало тихо. Убедившись, что чуда не произойдет и на берег их никто не пустит, матросы улеглись спать. Корабль затих, если не считать легкого покачивания на волнах и такого же легкого поскрипывания снастей. Калам облокотился на перила полубака. Он смотрел на ночной город, на темные силуэты кораблей у причала. Неподалеку начинался Имперский причал, где обычно швартовались военные корабли. Сейчас там было пусто.
Калам подумал: не взглянуть ли опять на флаг над Ложным замком, но тут же оставил эту мысль. Все равно темно. К тому же неизвестность подхлестывала его воображение, и в мозгу вставали картины одна другой хуже.
