Я молча поздравил царей-жрецов с эффективностью их оборудования. Очевидно, лучи, исходящие из этих сенсоров и расположенные в части спектра, которую не воспринимает глаз человека, способны проникать через молекулярные структуры, как рентгеновские лучи проникают сквозь тело человека.
Вика угрюмо смотрела на меня.
– Я пленница в этой комнате уже девять лет.
– Мне жаль, - сказал я.
– Я пришла в Сардар, - рассмеялась она, - чтобы завоевать царей-жрецов и отобрать у них богатство и силу.
И, расплакавшись, побежала к дальней стене. Стоя лицом к ней, она продолжала плакать.
Потом повернулась ко мне.
– А вместо этого у меня только каменные стены и стальной ошейник рабыни!
И беспомощно в гневе попыталась сорвать ошейник. В ярости она дергала его, плакала и наконец перестала. Конечно, знак рабства остался на ней. Сталь рабских ошейников Гора не поддается рукам девушки.
Она успокоилась.
С любопытством посмотрела на меня.
– Раньше мужчины делали все, чтобы доставить мне удовольствие, теперь я должна доставлять удовольствие им.
Я ничего не ответил.
Она смотрела на меня, смотрела дерзко, как будто приглашала воспользоваться властью над нею, приказать ей сделать то, что мне понравится. И у нее не было бы выбора, только подчиниться приказу.
Наступило долгое молчание, которое я не хотел нарушать. Жизнь у Вики и так тяжелая, я не желал ей вреда.
Ее губы слегка изогнулись презрительно.
Я хорошо чувствовал призыв ее плоти, очевидный вызов во взгляде и в позе.
Казалось, она говорит: ты не сможешь покорить меня.
Интересно, сколько мужчин уступили ей.
Пожав плечами, она подошла к спальному возвышению и взяла белый шелковый шарф, который я снял у нее с горла. Набросила его, закрыв рабский ошейник.
– Не носи шарф, - мягко сказал я.
В глазах ее сверкнул гнев.
– Хочешь видеть ошейник? - зашипела она.
– Можешь оставить шарф, если хочешь.
Она удивленно смотрела на меня.
– Но я считаю, что его не нужно надевать.
– Почему?
– Потому что без него ты красивее, - сказал я. - Но еще важнее, что, пряча ошейник, ты его не снимешь.
В глазах ее блеснул огонь, она улыбнулась.
– Ты прав. - Она с горечью отвернулась. - Когда я одна, я делаю вид, что свободна, что я знатная леди, убара большого города, может быть, даже Ара. Но когда в мою комнату входит мужчина, я снова только рабыня. - Она медленно сняла шарф и бросила его на пол, потом повернулась ко мне. Высокомерно подняла голову, и я увидел, что ошейник очень красив на ее горле.
– Со мной, - мягко сказал я, - ты свободна.
Она презрительно взглянула на меня.
– До тебя в этой комнате побывала сотня мужчин, - сказала она, - и они меня научили, хорошо научили, что на мне ошейник.
– Тем не менее со мной ты свободна, - повторил я.
– И после тебя будет сотня.
Вероятно, она говорила правду. Я улыбнулся.
– А тем временем я дарю тебе свободу.
Она рассмеялась.
– Спрятать ошейник, - насмешливо передразнила меня, - не значит снять его.
Я тоже рассмеялся. Она достойный собеседник.
– Хорошо, - согласился я, - ты рабыня.
Я пошутил, но она вздрогнула, как от удара.
Вернулся вызывающий тон.
– Тогда воспользуйся мной, - горько сказала она. - Научи меня, что означает ошейник.
Я удивился: Вика, несмотря на девять лет, проведенные в заключении в этой комнате, оставалась упрямой избалованной высокомерной девушкой, сознававшей всю власть своего тела, всю силу свой красоты, способность привлекать мужчин, мучить их, приводить в ярость, заставлять исполнять ее малейшие прихоти. Передо мной была та же прекрасная хищная девушка, которая когда-то пришла в Сардар, чтобы овладеть царями-жрецами.
– Позже, - сказал я.
Она подавилась от ярости.
Я не желал ей зла, но она не только прекрасна, она еще и раздражает меня. Я понимал, что она, умная, гордая девушка, не может смириться со своим положением. Она должны выполнять приказы всех, кого царям-жрецам вздумается послать в ее комнату, но я все же не находил в ее трудном положении извинения для враждебности по отношению ко мне. Ведь я тоже пленник царей-жрецов и не по своей воле пришел в ее комнату.
– Как я оказался в этой комнате? - спросил я.
– Тебя принесли.
– Цари-жрецы?
– Да.
– Парп?
Вместо ответа она рассмеялась.
– Долго ли я спал?
– Долго.
– Сколько?
– Пятнадцать анов.
Я про себя свистнул. Горянские сутки делятся на двадцать анов. Я проспал почти целые сутки.
– Ну, что ж, Вика, - сказал я, - мне кажется, сейчас я могу тобой воспользоваться.
– Хорошо, хозяин, - ответила девушка, и в голосе ее звучала ирония. Она расстегнула пряжку на левом плече.
– Готовить можешь?
Она посмотрела на меня.
– Да! - выпалила в ответ. Раздраженно возилась с пряжкой, но пальцы ее дрожали от гнева. Она не могла застегнуть пряжку.
Я застегнул ее.
Она, сверкая глазами, смотрела на меня.
– Приготовлю пищу, - сказала она.
– Побыстрее, рабыня!
Плечи ее дрожали от гнева.
– Похоже, придется научить тебя, что означает твой ошейник. - Я сделал к ней шаг, и она с испуганным криком отступила в угол.
Я громко рассмеялся.
Покраснев, Вика почти тут же овладела собой, распрямилась, откинула голову, отбросила упавшие на лоб волосы. Полоска ткани, которой она их перевязывала, развязалась. С отвращением глядя на меня, она подняла руки, собираясь снова перевязать волосы.
– Нет, - сказал я.
Я решил, что с распущенными волосами она красивее.
Она продолжала завязывать волосы.
Наши взгляды встретились.
Она в гневе бросила перевязь на пол и принялась готовить пищу.
Волосы у нее очень красивые.
6. КОГДА ИДУТ ЦАРИ-ЖРЕЦЫ
Вика готовила хорошо, и я наслаждался приготовленной ею пищей.
Запасы пищи находились в закрытых шкафах у одной стены комнаты; открывались шкафы так же, как и другие отверстия; я это уже видел раньше.
