Сухожилия под правым коленом коснулся нож. Проведет разок лезвием — и связка перерезана.
Он убрал нож в ножны.
Потом дважды ударил меня по лицу. Моя голова откинулась вправо, потом влево.
— Это, — пояснил Турнус, — за то, что пыталась убежать.
— Да, хозяин.
Схватив мои согнутые в коленях ноги, он прижал сухожилия большими пальцами.
Я содрогнулась. От боли голова откинулась к решетке.
— Помни, сладенькая!
— Да, хозяин. — Я в страхе смотрела на него. Еще бы мне не помнить этот нож!
Он убрал руки. Я едва не лишилась чувств.
— На четвереньки, рабыня! — приказал Турнус.
Я встала на четвереньки. Он отвязал веревку от клетки и небрежно бросил позади меня. Теперь она свешивалась с моей шеи.
— Посмотри на меня, рабыня! Я послушно подняла глаза.
— Ползи в хижину.
— Да, хозяин.
И они, Турнус и Клитус Вителлиус, отвернулись от меня.
— До полудня я должен уйти, — говорил Клитус Вителлиус. — Меня заинтересовали четыре слина.
— Обсудим, — отвечал ему Турнус.
Они вернулись на площадку. А я, стоя на четвереньках с веревкой на шее, оглядела площадку, стойки с веревками и кнутами, повозки, клетки, бревенчатую ограду и, не вставая, отправилась в путь — через посыпанный песком пятачок к хижине Турнуса. За мной волочилась веревка.
Я начинала понимать, что значит быть рабыней крестьянина.
Добравшись до улицы поселка, я остановилась. Передо мной кто-то стоял. Вся в грязи, с веревкой на шее, униженная, несчастная, я подняла голову. Двое. Крестьянские парни.
— Что за рабыня? — спросил один. Брен Лурт, вожак местной молодежи, неотесанный грубиян, полуюнец, полумужчина. Говорят, его прочат в предводители касты.
— Та самая умница-красавица, что улизнула от нас вчера ночью, — объяснил его приятель.
— Так, вот она!
— Говорят, — продолжал другой, — что ее подарили Турнусу.
— Так значит, — осклабился Брен Лурт, — она в деревне останется?
— Похоже.
— Пожалуйста, хозяин, — запричитала я, — не задерживай меня.
— Давай не будем задерживать, — предложил Брен Лурт. Они расступились, словно перед свободной женщиной. На четвереньках, волоча за собой веревку, я потащилась дальше по грязноватой улочке под палящим солнцем.
Где ты, Джуди Торнтон, прелестная студентка?
Вспомнились мальчишки из колледжа — как я их презирала, ни во что не ставила! Как задирала перед ними нос! Вот посмеялись бы, увидев, во что я превратилась в мире настоящих мужчин.
У хижины Турнуса, рядом с украденной из лагеря леди Сабины повозкой, груженной всяким скарбом и припасами, стоял Клитус Вителлиус.
Рыдая, я обхватила его колени.
— Оставь меня себе, хозяин! Оставь меня! — молила я. Он глянул на меня. До полудня — считанные минуты.
— Я люблю тебя, хозяин!
— Не хочет быть рабыней крестьянина, — расхохотался один из мужчин.
— Люблю тебя, хозяин! — со слезами на глазах твердила я.
Клитус Вителлиус подобрал с земли свисающую с моей шеи веревку.
— Не хочет в Табучьем Броде оставаться, — не унимался воин.
— Кто ж станет ее за это винить? — подхватил другой. Обняв колени Клитуса Вителлиуса, я не отводила от него
глаз. Он держал веревку.
— Я твоя рабыня, ты покорил меня, — рыдала я, — прошу тебя, оставь меня себе.
Ногой он прижал веревку к земле и дернул на себя. Голова моя откинулась, я беспомощно растянулась в пыли у его ног.
— Ты рабыня из Табучьего Брода, — отчеканил он, бросил веревку на землю и отвернулся от меня.
Я скребла ногтями землю у колеса повозки.
Глава 9. ДОЖДЬ
Вгрызаясь мотыгой в землю, я окучивала сул.
Солнце в зените. Жарко. Голова покрыта крестьянской косынкой.
Я одна. Обрабатываю хозяйское поле. На мне белая, без рукавов крестьянская туника из шерсти харта. Короткая, открывает ноги. Турнус обрезал подол. Мелина, его подруга, отобрала у меня та-тиру, сожгла ее, крича: «Непотребная девка! Непотребный балахон!» — и швырнула мне крестьянскую тунику — подлиннее, до колен. А Турнус, к ее недовольству, отхватил подол огромными ножницами — ему хотелось видеть мои ноги.
Я выпрямилась. Тыльной стороной ладони вытерла лоб. Ломило спину.
— Ты у меня научишься работать! — сказал он. Я стояла перед ним на коленях со связанными за спиной руками. На шее — веревка, другой ее конец обмотан вокруг сваи хижины.
С горечью вспоминала я то утро.
— Я ухожу в Ар с хозяином! — прощебетала, поворачиваясь ко мне, Марла. — Ну, кто теперь самая красивая?
— Ты, Марла, — ответила я.
— Прощай, рабыня! — И ее и след простыл. Привязанная за шею к свае, со стянутыми за спиной руками
я стою на коленях под хижиной Турнуса.
Рядом, у другой сваи, на коротких — до меня не дотянутся — поводках четыре красавицы самки слина. Кормленые, лоснящиеся. Новое приобретение моего хозяина.
Вокруг суетятся люди Клитуса Вителлиуса, то и дело появляется и он сам.
— Мне будет не хватать тебя, — шепнула, целуя меня, Этта. — Удачи тебе, рабыня.
— Удачи тебе, рабыня! — вторили ей Лена, Донна и Чанда, обнимая и целуя меня.
— И вам удачи, — отвечала я. Поодаль, глядя на меня, стояла Бусинка.
— А ты попрощаешься со своей сестрой-рабыней? — спросила я.
Она подошла, опустилась рядом на колени.
— Да. — В глазах ее стояли слезы. — Все мы рабыни. — Она обняла меня и поцеловала. Бусинка больше не леди Сабина. Теперь она тоже просто рабыня. — Удачи тебе, рабыня!
— Удачи тебе, рабыня, — пожелала ей я.
— На цепь! — гаркнул стражник.
Девушки торопливо построились. Я следила за ними глазами. Очутиться бы среди них!
Каждая знала свое место.
Никто ни на миг не замешкался. Не ровен час — высекут.
Первой встала Марла. До чего же красивые ноги! Девушки вытянули левые руки, чтобы охранник мог защелкнуть на запястьях железные кольца. Стояли, выпрямив спины, глядя прямо перед собой: порядок есть порядок. Равнялись по правой ноге Марлы. Каждая, кроме возглавляющей шеренгу Марлы, ставила правую ногу по одной линии с впереди стоящей. Иногда на земле прочерчивают линию, и каждая девушка ставит на нее правую ступню.
