— Мне нужно лишь узнать, куда ее несут. — Кратос подумал, что если бы этот старик и в самом деле выжил из ума, их разговор уже давно закончился бы.
Могильщик повернулся лицом к Спартанскому Призраку, в глазах плясали огни афинских пожаров, а голос утратил даже намек на старческое дребезжание.
— Куда, спрашиваешь, ее несут гарпии? — презрительно переспросил он. — Разве ты не знаешь самого главного о гарпиях?
— Я знаю, как их уничтожить.
— Это, сынок, самое последнее, что надо знать о гарпиях! Главное — то, что они любят питаться там же, где убивают. И еще: для ночлега они выбирают места повыше!
И могильщик расхохотался, запрокинув голову. Кратос гневно посмотрел на него; тогда старик замолчал, отвернулся и устремил взор на разбитую крышу храма. И тут спартанец услышал вопли гарпии и женские крики…
Выхватив клинки, он бросился обратно в храм, но сразу поскользнулся в луже крови и проехался по холодному мраморному полу на одном колене. Высоко над ним, всего на один-два яруса ниже самой верхней точки храма, ссорились две гарпии. Одна хотела унести оракула в какое-нибудь безопасное место, где можно было бы насладиться обедом, не опасаясь клинков Хаоса. Другая же, по-видимому, решила пренебречь формальностями и съесть женщину прямо здесь.
Жрица отбивалась, насколько хватало ее человеческих сил и воли: молотила тварей кулаками, рвалась из когтей, глубоко вонзенных ей в плечи. Гарпии не оставались в долгу, и по груди, по бокам женщины, а затем с пальцев ног заструилась кровь. Жрица стала слабеть.
Кратос опустил мечи в ножны. Единственным оружием, эффективным в этих условиях, была молния. Если попадет, она сожжет всех троих, а если промахнется… Но это вряд ли. Хотя, может быть, ему бы и стоило промахнуться, но с умом.
Снова ощутив в руке твердую молнию, Кратос запустил ее. Снаряд пролетел в локте от гарпий, изрядно их напугав, и ударил в балкон, который находился точно над ними. Куски белого мрамора посыпались на тварей, и те, смекнув, что блюдо им не по зубам, свернули дискуссию, отпустили оракула и громко захлопали крыльями в поисках укрытия. Мгновенно оценив скорость, с которой женщина падала, Кратос понял, что у него есть время еще на один выстрел, которым в следующий миг он и превратил обеих гарпий в дымящиеся куски мяса. Затем бросился туда, куда должна была упасть жрица. Но не упала.
— Помоги мне! — Женщина держалась за канат, свисавший с подъемного механизма на крыше храма.
То ли Аресовым греческим огнем, то ли молнией самого Кратоса что-то в нем было повреждено, и она могла в любую секунду упасть на храмовый двор, пролетев перед этим десятки локтей. Хуже того, канат беспорядочно раскачивался, грозя сбросить оракула. Спартанец понимал, что в этом случае вся его сила не будет стоить уже ничего. Он оглядел двор в поисках чего-нибудь, что позволило бы подобраться к ней поближе, — годился только покосившийся деревянный сарай, почти доходивший до верхнего яруса.
— Кратос, спаси меня! Скорее же! — кричала женщина.
«Сейчас или никогда», — пронеслось в голове у Кратоса.
Он постарался запрыгнуть как можно выше на статую. Мягкий мрамор не зря полюбился скульпторам; именно его податливость оказалась решающим свойством и теперь, когда Кратосу потребовалось подняться наверх. Снова и снова в мраморные ноги богини вонзались клинки Хаоса — достаточно глубоко, чтобы он мог, цепляясь ими, как крючьями, забираться все выше. Когда же спартанец выдергивал меч, в месте удара оставалось удобное углубление для его ступни. Таким способом он в считаные секунды добрался до подноса с дарами, который богиня держала в руках.
— Кратос! Я больше не могу!
— И не надо. — Спартанец в три шага разогнался и, оттолкнувшись от самого края подноса, прыгнул.
В последний момент канат качнулся в его сторону, и Кратос врезался плечом в женщину, словно в противника по панкратиону. От удара она разжала пальцы, и оба полетели вниз. Тогда спартанец одной рукой обхватил ее тонкую талию, другой вцепился в канат — какой-то миг ему казалось, что они спасены. Но тут веревка стала выскальзывать из катушки.
Кратос, крякнув, сильно дернул так, чтобы вверх пошла волна — канат соскочил с катушки, зацепился за крюк, и их закачало, как на маятнике. Мало-помалу ослабляя захват, спартанец соскользнул вместе с ношей. Когда оба уже стояли на твердом полу, он отпустил жрицу.
— Кратос! — сказала та, пристально глядя на него. — Все случилось, как и предсказала Афина. Но ты опоздал, возможно, тебе уже не спасти город. — Она подошла к нему почти вплотную, встала на носки и приложила теплые ладони к его вискам. Кратос попытался вырваться, но не мог: ее руки неожиданно оказались сильны. — Постой, разве ты не для спасения Афин явился?
— Нет! — крикнул Кратос. — Я…
Он вздрогнул и зажмурился. Хотел отскочить назад, но было уже поздно. Власть оракула неуклонно овладевала его сознанием. В голове кололо все сильнее и сильнее, легкий зуд перешел в невыносимую боль; казалось, голова вот-вот взорвется. Когда Кратос открыл глаза, он был уже совсем в другом месте.
Он сидел верхом на коне и, держа высоко над головой меч, воодушевлял свое войско на кровавую битву с варварами.
— За мной, спартанцы! Нас пятьдесят, но мы будем драться, как тысяча! Убьем их! Убьем всех до единого! Никакой пощады! Никаких пленных!
Дыхание обжигало ему ноздри, сердце стучало, словно молот Гефеста. Он до костей пропитался запахом крови и смерти. Сегодня на его счету — только его одного! — будет тысяча убитых! И он первым ринулся в атаку…
…во главе тысячи воинов, которые только и ждали его команды. Теперь он герой, человек-легенда. Спартанцы соперничали между собой за честь служить знаменитому Кратосу. С каждой его победой их все больше становилось под его знамя. Теперь он брал в сражение два меча. Затупив о кости и плоть врагов первый меч, бросал его и брался за второй, который после сотен убийств постигала та же участь. Тогда он подбирал оружие павших или бежавших противников, лишь бы кровопролитие не прекращалось и даже не ослабевало. Его доблестные воины смотрели на него и ждали — ждали знака от своего легендарного предводителя. Что ж, он дал им урок, который усвоил сам. Он показал им, как надо убивать.
— Никакой пощады! Никаких пленных!
Поле брани стало для него не более чем сценой. Он убивал ради бога войны, ради славы Спарты и просто ради удовольствия — любил смотреть, как умирают люди под его мечом. Кратоса боялись все: и союзники, и враги…
…Все, кроме его жены.
Спокойная и терпеливая, она была единственным человеком, имевшим мужество противостоять его ярости.
— Сколько смертей будет довольно, Кратос? Когда это закончится?
— Когда слава Спарты прогремит на весь мир!
— Слава Спарты, — передразнила она с язвительной усмешкой, отмахиваясь от его слов, как от назойливой мухи. — А что это значит, ты понимаешь? Или это просто красивые слова, которыми ты оправдываешь свою кровожадность? — Она закутала дочь в свой подол, вспышка гнева уступила место смиренной грусти. — Нет, ты сражаешься не за Спарту. То, что ты творишь, — это ради себя самого.
