Монах выпрямляется и расставляет руки для молитвы. Криллианцы в последний раз становятся на колени, когда получают рыцарство. В маленькой келье раздается повторяющаяся песня.
Мне легко позавидовать его вере, однако я этого не делаю; подобные предрассудки остались от моей прошлой жизни. Нет у него никакой веры, есть только знание: он чувствует силу своего бога всякий раз, когда молится. Я придерживаю изодранные штаны, чтобы он мог беспрепятственно возложить руки на мою рану.
Клочья кожи в желтых пятнах жира и полосах разорванных мускулов начинают медленно срастаться.
Крил – бог войны, его методы исцеления предназначены для поля боя, они быстры и надежны, однако ужасно неудобны. Такая рана, как у меня, должна заживать не меньше двух месяцев, причем в это время она будет пухнуть, чесаться и неожиданно стрелять в ногу. Исцеление Крила собирает все неудобства этих двух месяцев и сжимает их в пять бесконечных минут агонии.
От неожиданности у меня темнеет в глазах. В ушах звенит, на языке я чувствую кровь. Мне кажется, будто на мою ногу плеснули серной кислотой и теперь жидкость проедает ее до кости.
Один или два раза я отключаюсь, не знаю, на какое время – похоже, боли не будет конца, – потом прихожу в себя, а боль все продолжается.
Когда я целиком обретаю чувство реальности, келья пуста, и я с трудом могу вспомнить, как ушел монах. На ноге остался зазубренный шрам с развилкой, розовый и сморщенный. Я переношу свой вес на эту ногу – мускулы отзываются страшной болью, но я все равно встаю и распрямляю ногу.
Усталость стальными зубами вцепляется в каждый мускул и тянет меня к полу. Я чувствую себя так, словно провел год или два в пустыне, без пищи и воды. Мне бы сейчас бараний бок, галлон виски да постель дня на три; но я и так потратил остаток дня, удирая от проклятых констеблей, а Шенне осталось жить дней пять.
Возможно, полицейские уже появились у ворот и вынуждены были повернуть обратно – меня нетрудно выследить. Конечно, они выставят стражу, но у посольства много выходов, о которых неизвестно полиции. Если я потороплюсь, то покину остров и вернусь в Лабиринты еще до вечернего развода мостов.
Я толкаю дверь – раздается легкий стук.
Я толкаю сильнее – дверь слегка поддается, и становится ясно, что она заперта снаружи.
– Эй! – кричу я, молотя по ней обоими кулаками. – Откройте, черт возьми!
– Что, Кейн? – Стоящий по ту сторону двери мальчик немного нервничает, но у него есть на то причины.
Если я каким-то образом ухитрюсь выбраться в коридор сию секунду, изобью его до полусмерти, а уж потом уйду.
– Нам пришлось задержать тебя всего на несколько минут. Тебя хочет повидать посол – он, ну… он хочет удостовериться, что ты не сбежишь до того, как он сможет поговорить с тобой.
Спорить бессмысленно. Слово «посол» не передает всего спектра власти этого человека; в делах, касающихся Анханы, он выступает скорее как младший епископ. Не повиноваться ему для мальчишки так же нереально, как слетать на Луну. Что ж, теперь, значит, келья превратилась в камеру.
Я вздыхаю и прислоняюсь лбом к прохладному дереву. «Он мог бы попросить…»
– Ну… прошу прощения…
– Ладно.
Зачем я нужен Дартелну? Вряд ли у нас будет дружеская беседа – в последнюю нашу встречу мы состояли не в лучших отношениях. Он выступал против решения Совета Братьев убить Тоа-Фелатона; принц-регент был его другом.
Однако Дартелн – человек долга. Вопреки своим чувствам и принципам он принял Клятву повиновения: подчинился приказу Совета и гарантировал мне абсолютную поддержку посольства. Без него у меня бы ничего не вышло. Я его очень уважаю, несмотря на то что он никогда не скрывал отсутствия ответного уважения ко мне.
Ждать приходится недолго. Дверь открывается; за ней стоят четыре монаха, все при оружии. Короткие посохи до плеча – идеальное оружие для ближнего боя; я не слишком удивился бы, узнав, что эти ребята дерутся не намного хуже меня. Они отбирают у меня последние два ножа – метательный из спинных ножен и маленький клинок из ботинка. У меня появляется дурное предчувствие.
Они ведут меня по коридору прочь от светлого пятна – значит, мы не пройдем через приемную лечебницы. Мы поднимаемся на несколько пролетов винтовой лестницы и идем по другому коридору – он так редко используется, что за нами остаются пыльные следы. Впрочем, неглубокие – ошеломленный и перепуганный послушник поспешно метет перед нами пол.
Открывается маленькая служебная дверь, монахи окружают меня – двое спереди, двое сзади – и вводят внутрь. Послушник закрывает за нами дверь, а сам остается в коридоре.
Я узнаю комнату, несмотря на то что вид ее изменился. Это личный кабинет, примыкающий к покоям посла. Здесь нет массивной мебели из темного дерева, которую делают братья в Джантоген Блафф; комната полна светлых, изящно выгнутых предметов обстановки под толстым слоем лака, выполненных лучшими мастерами Анханы.
В одном углу стоит очередная статуя Ма'элКота, у ног его потрескивают свечи и громоздятся жертвенные блюда.
Из прежней мебели я узнаю только громоздкий, исцарапанный письменный стол, какие обычно простые смертные используют для составления и переписывания документов. За ним сидит человек, со спины ничуть не похожий на Дартелна, хоть и одетый в рясу посла. Дартелн – здоровяк под семьдесят лет, лысый как колено, а этот тип такой тощий, что его может сдуть легким порывом ветра; на голове у него курчавится копна темных волос. Он оглядывается через плечо, кивает и кладет ручку.
– Кейн, я надеялся, что ты придешь первым. Я узнаю его лицо, особенно острые скулы, которыми можно резать сыр, но именно голос, который я не слышал вот уже восемнадцать лет, заставляет мою память всколыхнуться. Я искоса бросаю на него взгляд.
– Крил?
Он кивает и указывает на один из стульев.
– Рад тебя видеть. Садись.
Я сажусь на предложенный стул, пребывая в немалом удивлении. Крил был на пару лет моложе меня, когда мы жили в Гартан-холде. Я учил его практическому фольклору и тактике малых групп. А теперь он – посол в Империи.
Черт, неужели я так постарел?
– Во имя кулака Джанто, как ты достиг этого поста в твоем-то возрасте?
Он тонко улыбается.
– Совет судит по заслугам, а не по возрасту.
Это не ответ на вопрос – или все-таки ответ? Я еще со школы помню, что Крил – прирожденный дипломат, еще тогда умевший говорить человеку именно то, что тот хотел услышать. Маленькая ловкая вонючка, однако неплохой собеседник, знающий и остроумный. Когда-то мы с ним проводили много часов, болтали и смеялись за стаканом вина, украденного из погребов холда.
Мне тяжело смотреть на него; я все еще пытаюсь увидеть его восемнадцатилетним. Мы не тратим времени на празднословие. Он и так осведомлен о большей части моей карьеры, а его продвижение меня не слишком интересует. Все недосказанные детали наверняка окажутся удручающе знакомыми – закулисные интриги, которые в основном и заставили меня отречься от Клятвы. Кстати, четверо вооруженных монахов все еще тут; они выстроились за моей спиной. Это мешает говорить ни о чем.
