Кровь стучала в ушах, грудь разрывалась. Блеснув зубами в довольной ухмылке, она активировала каштан и швырнула его с помощью своей Силы прямехонько в тот дом, откуда летели стрелы. Сквозь закрытые ставни вырвались языки пламени, фасад здания покосился и упал.
«Этого хватит, чтобы отвлечь их внимание», – подумала Пэллес. Она развернулась и побежала изо всех сил в направлении Лабиринта.
«Ну, давайте, давайте, ублюдки, – стучало у нее в голове. – Вылезайте все, иначе вам меня не поймать. Ну же!»
И они появились, выскочили из укрытий – десять, пятнадцать, тридцать человек в сером, с яростными лицами. Они бежали с огромной скоростью, а Пэллес уводила их все дальше от токали, в самое сердце королевства Канта. Позади нее здание, то самое, которое она обрушила на Берна, начало раскачиваться и подниматься в середине, словно из обломков пыталась выползти гигантская гусеница.
Это был Берн.
Пэллес опустила голову и бросилась бежать.
День четвертый
– У тебя нет никаких принципов.
– Сама знаешь, что несешь чушь несусветную.
– Ничего подобного. Ты все делаешь наперекор. Все делаешь по-своему, причем именно то, что запрещено. В глубине своей души самца ты подозреваешь, что правы другие. К принципам это не имеет никакого отношения – ты отрицаешь всякую власть просто потому, что тебе нравится нарушать правила. Ты как маленький ребенок, который шкодит и при этом улыбается.
– Нам что, обязательно обсуждать это сию минуту?
– Ты ничего не защищаешь – ты против всего на свете.
– Я защищаю тебя.
– Прекрати. Я же серьезно.
– Я тоже.
1
Сержант Хабрак прослужил в армии Анханы больше двадцати лет и потому мгновенно распознал выражение лица подходившего к стальным воротам графа Берна. Сержант слишком часто видел такие лица у офицеров, дававших смертельно опасное задание, или у пехотинцев, которых довели до кровавого мятежа, или у крестьян, которые с воплями бежали в атаку на рыцарей в броне, размахивая косами и вилами, чтобы противостоять грабежу и насилию. Сержант вскочил на ноги – на поясе звякнула связка ключей.
– Открой эти чертовы ворота, пока я не сшиб их с петель! – проскрежетал Берн.
– Одну секунду, милорд, секундочку… – Наконец Хабрак умудрился сунуть ключ в замок и распахнул ворота.
Берн прошествовал мимо, и Хабрак зашелся в хриплом кашле: от графа несло, как из запертого стойла в жаркий летний день. А что это за дерьмо налипло на его тяжелый костюм алого бархата? Граф выглядел и благоухал так, словно провел ночь в куче навоза.
Берн остановился и оглянулся через левое плечо на кашлявшего. Рукоять меча за спиной словно разделила его лицо пополам.
– Какие-нибудь проблемы? – низким смертоносным голосом спросил Берн. – Может быть, ты что-нибудь учуял?
– О нет, нет, конечно, нет, милорд. Ничего, совершенно ничего.
– Любопытно. Я же весь покрыт дерьмом,
– Я… милорд… э-э… я…
– Ладно. Открой эту чертову дверь.
– Э-э… оружие… граф… – нерешительно протянул сержант.
– Даже не думай, что сможешь обезоружить меня, Хабрак. По крайней мере этой ночью у тебя ничего не выйдет.
Хабрак не меньше других был наслышан о взрывном характере графа Берна и его сверкающем клинке, однако он уже пять лет прослужил сержантом стражи при имперском Донжоне и чувствовал свою правоту.
– Это… это обычная процедура, милорд. В целях безопасности.
– Думаешь, кто-нибудь из этих ублюдков сможет отнять у меня меч?
Ответ на подобный вопрос повлек бы за собой лишние неприятности, так что Хабрак отошел от основной темы разговора.
– Даже сам император оставляет оружие здесь, у меня, прежде чем пройти в ту дверь. Это по его приказу вооруженными входят в Донжон только стражники. Тот, кто с этим не согласен, может поговорить с ним лично.
Берн с рычанием расстегнул портупею и швырнул меч Хабраку – пусть бы тот его уронил. Однако сержант с облегчением вцепился в ножны крепче пиявки и со всем возможным уважением повесил меч на стену позади своего стола.
– Если ты пойдешь мимо Ямы, тебе понадобится лампа. Патруль гасит последние светильники в полночь.
Теперь Берн казался еще злее, чем когда только вошел. Сжав до белизны кулаки, он взял лампу и остановился у двери, посмотрел вниз, как будто рассчитывал сквозь дверь и высеченные в скале стены Донжона увидеть лицо человека, которого презирал.
Хабрак повернул ключ и распахнул дверь перед Берном. Граф пошел вниз по узкой длинной лестнице в темноту. Из подземелья хлынул встревоженный воздух, пропитанный застарелыми нечистотами, немытым телом, гнилыми зубами, разрушенными легкими мужчин и женщин, которые по многу раз вдыхали и выдыхали его. Закрыв дверь и возвратившись к своему столу, Хабрак испытал привычное облегчение.
Имперский Донжон Анханы – это лабиринт туннелей, выдолбленных в известняке под домом суда руками заключенных. Центральная общая камера, более известная как Яма, находится в естественной пещере на третьем уровне, В двадцати футах от пола вокруг нее тянется естественный балкон, по которому ходят стражники с арбалетами и обитыми железом дубинками.
В Яме постоянно в ожидании суда толпится народ – некоторые ждут месяцами, а иные годами, – а также заключенные, которым уже вынесен приговор и предстоит отправка в пограничные лагеря или восточные шахты. Только в Яме всегда горит свет, а потолок закопчен бесчисленными дымящимися светильниками. Наклонные туннели, вырезанные в скале, расходятся от балкона подобно спицам колеса, изредка соединенным перемычками. Эти туннели ведут в камеры-одиночки, где содержатся мелкие дворяне и бандиты из Лабиринта, а также те, у кого есть деньги или влияние, чтобы выбраться из Ямы.
Уединение считается в имперском Донжоне роскошью; слишком беспокойные приговариваются к Шахте.
В Донжоне царят тени и мерзкий воздух; горький, отвратительный запах отчаяния и жестокости смешивается с вонью человеческих испражнений и гниющей плоти. Единственный выход наружу – тот самый пролет ступеней, по которым сейчас спустился Берн, а туда можно попасть только от балкона Ямы. У заключенного Донжона не больше шансов сбежать на волю, чем у грешника – вырваться из ада,
Стражники с суровыми глазами подозрительно поглядывали на Берна, когда тот шел мимо них к балкону; они не доверяли никому – только друг другу. Берн не удостоил их даже взглядом.
На двери каждой одиночки было два вида запоров: массивные засовы и небольшие замочные скважины. Засовы были устроены так, что при попытке побега стража легко могла поставить их на место; замочные скважины предназначались для того, чтобы каким-то чудом вырвавшийся из камеры узник не мог побежать по коридорам, освобождая товарищей по несчастью быстрее, чем стража смогла бы водворить их на место.
