Секунду спустя он скривился и начал шарить в своей робе.
– Да, как же, – пробормотал он, – помню.
– Значит, я не сплю. Ты пришел, чтобы спасти меня. На его полускрытом лице угадывалась внутренняя борьба; впрочем, наткнувшись на то, что искал, он немного успокоился. Когда он снова заговорил с Таланн, глядя ей в глаза, его лицо было угрюмо и хладнокровно.
– Да уж, поверь, я собираюсь вытащить тебя отсюда. Он держал в руках мелкий глиняный горшочек размером с кольцо, образованное из большого и указательного пальцев. Широкая горловина горшочка была заткнута пробкой.
– Смажь этим раны и съешь немного. Станет легче, и боль исчезнет. Не трать слишком много – Ламораку, может быть, еще хуже, чем тебе.
Таланн держала горшочек, пока Кейн отпирал несложные замки кандалов и наручников. Затем она быстро выполнила приказ. Какая бы магия ни была заключена в снадобье, оно помогло почти мгновенно – краснота и зуд в зараженных ранах от меча начали исчезать, а лихорадка почти сразу же отступила.
– Я не совсем так представляла себе нашу новую встречу, – заметила Таланн, втирая последнюю каплю зелья в раны на щиколотках и запястьях. – Вообще то я не из тех, кого надо спасать каждые пять минут…
Ее слова прозвучали неестественно, а исторгнутый вслед за ними смешок – и того хуже, однако Кейн, благодарение богу, ничего не заметил. Он стянул через голову робу заключенного, под которой обнаружился его обычный кожаный костюм с ножнами, и бросил ее Таланн.
– Одевайся. У нас меньше десяти минут, чтобы вытащить Ламорака и скрыться.
На миг Таланн полностью отдалась благословенному чувству прикрытой наготы.
– Спасибо. О Кейн, я даже не могу…
– Потом. Поговорим, когда выберемся отсюда. Там уж хоть благодарственный обед устраивай. Пошли к Ламораку.
– К Ламораку… – медленно повторила Таланн. – А ты знаешь… – «что он спит с Пэллес Рил?» – закончила она про себя, однако не смогла сказать это ему в лицо, тем более здесь.
– Что?
– В какой он камере? – поспешно исправилась она. – Я никого не видела – кто-нибудь еще спасся? Пэллес ушла? Она-то жива?
– Да… думаю, жива, – ответил Кейн, скривившись так, словно у него вдруг заболел живот. – Пока. Ну, пошли.
Однако вместо того чтобы открыть дверь, Кейн разжал пальцы, и фонарь упал на пол; животный рев вырвался из его груди, руки поднялись к голове. Лицо исказилось агонией, и, секунду постояв, он сполз по стене, цепляясь за нее руками. Ногти проскребли известняк, и Кейн упал на пол.
4
Коллберг вскочил с кресла помрежа; его мясистые подбородки тряслись.
– Господи, что это?
– Не знаю, сэр, – ответил техник, – но ему больно до чертиков. Вот, взгляните!
Телеметрия мозга показывала что-то невероятное, датчик боли просто зашкалило. Невозможно было сохранить сознание при такой боли. В мыслеречи сейчас звучал только утробный стон.
– Это что, припадок? – взревел Коллберг. – Да объясните же мне, что происходит!
Один из техников поднял взгляд от пульта и покачал головой.
– Для этого, сэр, вам придется дождаться Кейна. И тут снова раздалась мыслеречь актера, от которой сердце Коллберга упало.
«Похоже, все хотят, чтобы я бросил Ламорака умирать».
5
На полном скаку Берн добрался до дома суда. Когда молоденький перепуганный стражник выставил свою пику и потребовал остановиться и представиться, Берн соскочил с седла и бросился к нему, словно голодный волк.
– Посмотри на меня. Знаешь, кто я? Охранник кивнул, широко раскрыв глаза.
– Я делаю тебе подарок, солдат. Ты получаешь повышение по службе.
– Милорд?
– Ты не видел меня. Мы никогда не встречались. Этой ночью произошло вот что: ты шагал на посту и вдруг услышал какой-то звук… приглушенный крик, стук падающего тела, не важно. Придумаешь что-нибудь. Тебе нужно только отправиться к своему командиру и заставить его послать людей проверить каждого часового. Понял?
С тем же испугом солдат кивнул еще раз.
– Один из ваших, вероятно, уже мертв. Его убийца сейчас в Донжоне.
Солдат нахмурился.
– Не понимаю. Если он в Донжоне, то как он… Берн отвесил ему подзатыльник, и солдат пошатнулся.
– Он не арестованный, идиот! Он помогает арестованному сбежать!
– Сбежать? Это невозможно.
– Все зависит от тебя, солдат. Если этого человека поймают и убьют, я стану твоим другом, понял? Понимаешь, что означает для простого солдата иметь в друзьях имперского графа?
В глазах охранника зажегся интерес, и он кивнул еще раз.
– Но если хоть одна душа узнает, что я был здесь этой ночью, я стану твоим врагом. Надеюсь, ты понимаешь, что это значит.
– Я вас не знаю, милорд.
Берн потрепал его по заалевшей щеке.
– Хороший мальчик.
Стражник побежал, стуча сапогами, а Берн оседлал своего скакуна. Он хотел вернуться прежде, чем здесь последует взрыв.
6
Казалось, рокотание вот-вот разорвет череп Кейна на части.
«Прошу прощения за крик, мой милый, но стены Донжона задерживают силу, поэтому мне приходится говорить громче.
Забудь о Ламораке. Он в Театре правды. Ты не доберешься до него за условленное время. Возможно, нам хватит женщины, если ты сумеешь вывести ее.
Если план не удался, возвращайся, и мы придумаем что-нибудь получше».
Присутствие исчезло из его мозга так же молниеносно, как появилось. Кейн вспомнил, что говорил Коллберг в артистическом фойе перед отправлением. Он словно наяву услышал:
«Да, и еще, насчет Ламорака… Если он жив – например, попал в плен, – вы ни в коем случае не должны помогать ему бежать».
Кейн не мог посмотреть на Таланн, не мог заглянуть в глубокие сиреневые озера ее глаз.
Он хрипло кашлянул и произнес про себя: «Похоже, все хотят, чтобы я бросил Ламорака умирать». «Коллберг, ублюдок старый, – добавил Кейн мысленно, хотя техника Студии ни за что не позволила бы ему произнести это вслух, – если существует способ показать людям, что ты такое, то берегись!»
Вслух Кейн произнес:
– Как нам добраться отсюда до Театра правды?
Глаза Таланн распахнута и в полумраке похожи на фиалки,
– Я… я не знаю точно, – мямлит она. – Ты… с тобой все нормально?
Я прислоняюсь ноющей головой к холодному известняку и силюсь выглядеть спокойным и уверенным – должно быть, своим «припадком» я до смерти перепугал ее. Да и сам перепугался не меньше.
– Ты там была? В Театре правды? Она неуверенно кивает и отводит глаза.
