– Я политикой не занимаюсь.
– Они, если им верить, тоже. Они у нас философы.
Дамон поджал губы.
– Лучше объясни, зачем ты явился. Вряд ли для того, чтобы обсудить тонкости кейнистской догмы.
– Вот тут ты ошибаешься, друг мой, – ответил Тоа-Сителл. Он осушил рюмку и, прежде чем продолжить, налил себе еще. – Завтра праздник Святого Берна. Через три месяца Успение, Дамон. Седьмой ежегодный праздник Успения, волею Ма’элКота.
Он поднял рюмку, оглянувшись на маленький элКотанский алтарик в углу кабинета, словно предлагая богу тост.
– Это будет важнейший день моего патриаршества. Есть среди наиболее легковерных Возлюбленных Детей такие, что верят, будто сам Ма’элКот вернется к нам в этот день.
Дамон кивнул.
– Слышал такую байку.
– Это всего лишь сказка, – продолжал Тоа-Сителл. – Возвышенный Ма’элКот не вернется во плоти. Он всевышен, всеприсущ и всемогущ. Он не нуждается в физическом теле. Но Империя, с другой стороны… Империя нуждается в безупречно проведенном празднике Успения. Понимаешь? Это ключевой символ доктрины элКотанского превосходства. – Не выпуская из рук рюмки, он машинально предложил алтарю кровь своего сердца.
– Начинаю догадываться, – промолвил Дамон. – Ты полагаешь, что кейнисты попытаются нарушить ход торжества?
– Без сомнения, – устало отозвался Тоа-Сителл. – Как иначе? Такой возможности упускать нельзя. Нарушить ход празднества – невеликий труд, но выставить имперскую церковь слабой и непредусмотрительной – значит поставить под угрозу само существование Империи.
Он снова осушил рюмку, твердо пообещав себе, что это последняя. Он так устал, что даже от нескольких глотков бренди начинала кружиться голова. Стены сжимались вокруг него, и воздух густел, не давая вздохнуть.
– К началу празднеств кейнизм останется дурным сном. Уцелевшие кейнисты будут думать только о том, как пережить следующий день, а не о том, как надсмеяться над церковью. Я был снисходителен, Дамон. Я позволил им зайти слишком далеко, и они осмелели. Теперь придется раздавить их, прежде чем негодяи натворят дел.
Дамон ответил ему мрачным взглядом. Тоа-Сителл часто подумывал, что у посла есть свои соображения о том, насколько Империя представляет ценность для исполнения главной задачи Монастырей – верховенство человеческой расы над всеми остальными. Совет Братьев открыто поддерживал Империю как первейшую надежду человечества. Упрямая преданность Монастырям не позволяла Дамону публично отвергнуть политику Совета, но вросшая в душу честность не давала и согласиться прилюдно – поэтому посол отмалчивался.
Вздохнув, Тоа-Сителл все же налил себе еще рюмку. Неожиданно покойно было сидеть вот так… пусть и не с другом, но с человеком, которого патриарх не считал нужным использовать, при котором можно было отбросить тяжелую маску божественной непогрешимости. Бывший герцог решил про себя, что, закончив эту беседу, он вернется прямо во дворец Колхари и завалится спать до утра.
– Знаешь, – неспешно проговорил он, – в этой самой комнате я впервые встретился с ним. С Кейном. Прямо на этом месте.
– Я помню, – мрачно отозвался Дамон.
– Конечно-конечно. Ты ведь тоже был здесь, да?
Они переглянулись и разом посмотрели вниз, на широкий ковер, разделявший собеседников. Почти семь лет тому назад они стояли в этой комнате, наблюдая, как меркнет свет в глазах распростертого на этом самом ковре посла Крила по мере того, как останавливается сердце. Кейн переломил послу шею.
Тоа-Сителл часто подумывал, как изменился бы мир, если бы он той ночью поступил так, как подсказывал ему здравый смысл: приказал бы пристрелить Кейна, точно бешеного пса – удачное, очевидно, сравнение.
– Его милостью ты получил свой пост, – задумчиво пробормотал он. – Ты начал исполнять обязанности посла, когда Кейн убил Крила…
– Казнил, – твердо откликнулся Дамон.
Тоа-Сителл сделал вид, что не слышал замечания.
– Собственно, его милостью ты продолжаешь занимать свое место. Когда ты свидетельствовал перед Советом касательно обстоятельств гибели Крила, твои слова не понравились ни его друзьям, ни врагам. Ты оказался посередине, настроив против себя обе стороны – опасная позиция, но ты, как выяснилось, наделен редкостным чувством равновесия.
– Я рассказал им правду, – ответил Дамон, пожав плечами, и тут же с любопытством покосился на патриарха: – А откуда ты знаешь, о чем я свидетельствовал? Протоколы заседаний Совета…
– Да-да, все секретно, – отмахнулся Тоа-Сителл. – Я просто нахожу эту тему для раздумий занимательной – время от времени. Сам по себе Кейн был, несомненно, воплощением зла, как и считает церковь: бессердечный убийца, в стремлении удовлетворить очередной каприз нимало не заботившийся о разрушенных его прикосновением судьбах. Он предал господа нашего, и все же его предательством Ма’элКот был преображен. Он искалечил меня – перебил колено так, что никакие чародеи не в силах помочь мне, и боль, терзающая меня на каждом шагу, напоминает о прикосновении Кейна – и в то же время подарил власть над империей Анханы. Он затеял бунт, в ходе которого город едва не сгорел дотла, и начал гражданскую войну – собственно, не только вторую Династическую войну, но и первую.
В груди патриарха заныла старая боль от внезапно нахлынувшей скорби. В первую Династическую погибли Ташинель и Джаррот, оба его безмерно любимых сына. Он встряхнул головой – это была знакомая мука, притупленная к тому же алкоголем, – и продолжил:
– И в то же время Кейн спас Анхану во время битвы при Серено. Он сгубил бессчетное число душ… но нельзя забывать, что он оказал нашей стране огромную услугу, убив этого безумца Берна.
– Твоя церковь почитает Берна святым, – напомнил Дамон.
– Не моя. Церковь Ма’элКота. – Тоа-Сителл снова вяло махнул рукой в сторону алтарика. – Ты забываешь, что я был знаком с Берном. Завтра мы будем славить его жертву во имя господне, а не личные качества. Как личность, он был садистом и убийцей – похуже Кейна, и я готов под этим подписаться. В частной беседе.
Дамон криво усмехнулся, словно ему больно было изгибать губы.
– Ты и сам говоришь точно кейнист.
– Это все бренди, – махнул рукой Тоа-Сителл и, запрокинув голову, вылил в рот последние капли, после чего снова наполнил рюмку. – Я хочу, чтобы поняли все, Дамон: кейнизм – это государственная измена. Последователи Кейна открыто объявляют себя врагами державы и господа нашего. В пределах Империи кейнизм отныне вне закона – даже в устах монастырских подданных.
Дамон нахмурился.
– Не думай, что тебе позволено указывать подданным Монастырей, каких политических или философских взглядов им следует придерживаться, – важно проговорил он.
Тоа-Сителл устало взмахнул полной рюмкой бренди.
