– Жопа, – решительно заявил огриллон, поднимая другую руку и собирая пальцы в кулак таким образом, чтобы не задеть угрожающе выставленный боевой коготь. На Великом Шамбайгене не было иного закона, кроме того, который команды барж устанавливали сами, – и никто не станет корить старшего на борту, если тот изувечит или пришибет простого матроса. – Я тебя выпотрошу, точно семгу, блин.
Морщины, оставленные на лице перворожденного голодом и странствиями, прорезались глубже, превратившись в следы возраста – невозможной дряхлости, как будто Делианн взирал на мир сквозь толщу тысячелетий. Рука огриллона безвольно обвисла.
Великан взревел, оскалив клыки, и мучительно повел плечами, словно руки его были прижаты к телу незримыми кандалами, которые можно стряхнуть… но все было не так. Его руки ничего не сковывало. Они просто не повиновались его воле, свисая, будто парализованные.
– Эльфийский прострел, – с растущим, быстро переходящим в праведную ярость недоумением пробормотал он. – Поганец меня прострелил ! Эй, полундра !
В ответ на вопль помбоцмана поднялись головы по всей барже.
Хотя в целом на реке царит беззаконие, за некоторые традиции команды баржей готовы жизнь положить, и за эту – в числе первых. Дюжина огров разом выдернула из воды свои шесты, грузчики побросали бутылки, сложили карты, спрятали кости. Даже палубные крысы, беднейшее поречное отребье, работавшее за харч и дорогу, отставили ведра и швабры, чтобы подхватить багры и крючья. И все разом ринулись на нос.
Делианн наблюдал за ними, чуть приметно нахмурив пушистые брови. Ближайший огр – потом еще один, за ним третий – с грохотом рухнули на палубу, с воем хватаясь за сведенные мучительной судорогой ноги. Прострел обездвижил их, как удар ножом по ахилловой жиле.
Остальным пришлось сбавить ход, чтобы бьющиеся в судорогах великаны никого не зашибли ненароком. И тут же дорогу им перегородила стена огня высотой с двух огров.
– Это просто фантазм! – взвыл огриллон. – Просто эльфья волшба, олухи! Она никого не тронет!
Очевидно, кое-кто из матросов наравне с помбоцмана знал, что чары Первого племени обычно действовали лишь на рассудок жертвы, а может, просто был похрабрее. Они ринулись в огонь – и вывалились из него, шатаясь, в горящей одежде и с тлеющими волосами. С воплями они попрыгали в реку.
Огриллон моргнул единственным глазом, прищурился, моргнул снова.
– Не тронет, – тупо повторил он, – эльфья же!
– И это было бы так, – отозвался Делианн, – будь я взаправду эльфом.
Протянув руку, он дернул помбоцмана за единственный клык с такой силой, что великана скрючило.
– Я не люблю насилия, – отчетливо прошептал он прямо в ухо огриллону. – Я не желаю зла ни тебе, ни кому другому. Но сейчас я ухожу. Времени нет разводить церемонии. Кто бросится – прибью. Понял? Потом вернусь и прибью тебя. Скажи, что ты меня понял.
Огриллон шарахнулся, мотая башкой, будто пытался стряхнуть надоедливого эльфишку, но тощий, почти бесплотный фей оказался чудовищно силен. Он снова притянул великана к себе. Из-под пальцев его струился дымок, разнося смрад горящей кости. Великан застонал, потом завизжал пронзительно и долго.
– Скажи, что ты меня понял, – повторил Делианн.
– Я… понял, понял, – прохныкал огриллон. – Только сгинь!
Перворожденный отпустил его, и великан отпрянул. На клыке его остались черные отпечатки пальцев. Он едва не рухнул в огонь, но в тот момент пламенная завеса потухла, будто накрытая невидимым одеялом, оставив только широкую полосу из протлевших досок.
Делианн глянул вниз с борта, проверяя, не зашибет ли кого-нибудь из прыгнувших в реку матросов, потом бросился вниз сам, ушел под воду, вынырнул и, сильно загребая, направился к берегу. Выбравшись из воды, он кинулся бежать, даже не оглянувшись на баржу посреди реки. Путь его лежал в Анхану.
«Людская кровь, – слышались ему насмешки братьев. Это была их любимая подколка. – Всегда делать – и никогда не быть. Это зовет людская кровь, ты разбрасываешься временем, как хуманс; у тебя его так мало, что не жаль и растратить, словно у нищеброда, нашедшего кошелек».
«Может быть, – откликнулся он своим мыслям, – но сейчас у меня осталось больше времени, чем у вас».
Он отчаянно хотел ошибаться; мучительно стремление отвергнуть реальность жгло ему сердце, как колдовской пламень опалял палубу баржи.
До окраины Анханы оставалось не больше трех миль по равнине; над городом сгущались дождливые сумерки.
Делианн бежал неловко, спотыкаясь, будто ноги его принадлежали кому-то другому или были перебиты, так что перворожденный припадал сразу на обе, но, несмотря на это, двигался очень быстро, стягивая Силу, чтобы напитать натруженные мышцы. Трущобы, окружавшие Лабиринт Анханы, он преодолел за четверть часа.
Буря рвалась ему навстречу, обливая потоками сернистого дождя. Не сбавляя шага, Делианн свернул на дорогу, ведущую на север, туда, где Лабиринт переходил в Промпарк.
Даже пустоглазое людское отребье, населявшее эти трущобы, находило силы плюнуть в пробегавшего; гнать мимо хумансов так, словно тебе есть куда податься, считалось непочтительным. Анхана была сердцем людских земель, и здесь привечали только тех перворожденных, кто знал свое место.
Добравшись наконец до Города Чужаков – нечеловеческого гетто Анханы – Делианн позволил прервать ток Силы, поддерживавший его. Сейчас он не мог позволить себе отвлекаться от реальности, если хотел живым выйти из сплетения узких многолюдных улочек, расталкивая бессчетных перворожденных, камнеплетов, огриллонов и хумансов.
Наступала ночь, и под открытое небо решились выбраться даже несколько троллей; то один, то другой задумчиво косился на решительного прохожего и голодно цыкал бивнем, будто втягивая стекающую по губам слюну. От вони перехватывало дыхание, от шума и бесконечной суеты кружилась голова. Мерзость, запустение, слепые глаза перворожденных – из-за Анханы Делианн оставил род людской ради эльфийских пущ.
За двадцать лет, что Делианн не ступал на эти улицы, Город Чужаков сильно изменился. Тогда здесь было тесное, переполненное гетто, набитое перворожденными, камнеплетами, древолазами, огриллонами и их родичами-великанами, что пытались заработать на хлеб по окраинам столицы, продавая хозяевам-людям силу и мастерство, теряя себя в дурмане и выпивке, огрызаясь и уничтожая друг друга, словно крысы в битком набитой клетке.
В те, прошлые дни стражники-люди наводили порядок не иначе как отрядами по пятеро, заработав себе жестокостью и щедрым использованием окованных железом дубинок кличку «головоломы»; теперь, похоже, пятерки головоломов сменились парами, причем один в паре всегда был человеком, а второй – нелюдем, обычно перворожденным или камнеплетом. Люди носили черные с серебром мундиры, нелюди – алые с золотом. Делианну они попадались на глаза постоянно: проталкивались сквозь толпу, разводили драчунов, останавливали споры, прокладывали дорогу каретам богачей. Только головой оставалось покачать…
