Однако в ту ночь у входа в пещеру оказались не только Метки Священника. За ними лежал прочный мешок из шкуры плода.
Руки Панкарда дрожали так, что Метки дребезжали в совке, но он все же донес их до шкатулки.
– А теперь, священник, возьми мешок и наполни его золотыми монетами среднего достоинства на десять сотен мер золота. Деньги вместе с Метками сегодня же ночью отвези в Храм А-Рака в Большой Гавани и передай Первосвященнику.
Открывая двери монетного хранилища, Панкард почувствовал, что бог уходит, и снова затрепетал, на этот раз от облегчения. У него едва хватило сил наполнить мешок.
Прелат поспешил со странным известием к Гельдерграбу. Но старший монах не случайно стал главой монастии: он никогда не спорил с распоряжениями А-Рака относительно финансов. Не мешкая ни минуты, он велел заложить экипаж и отправил Панкарда с мешком в столицу.
Колеса экипажа, в котором ехал Панкард, преодолели все восемь лиг залитой звездным светом дороги менее чем за час. На ступенях Храма А-Рака в Большой Гавани Панкарда встретил пономарь, который вкрадчивыми движениями взял из его рук мешок и шкатулку (чем вызвал немалую тревогу монаха) и повел его, к большому его изумлению, не в помещение синода в предназначенном для служителей храма крыле, где обычно обсуждались все финансовые вопросы, но внутрь самого святилища. Вместе они прошли через гулкую, затканную шелковыми полотнищами паутины пустоту и приблизились к возвышению, скрывавшему отверстие алтаря. На платформе пылали факелы, освещая наскоро сдвинутые ряды скамей, на которых расположились семь или восемь десятков человек. Все они слушали Первосвященника, который обращался к ним стоя. Появление Панкарда вызвало паузу: все молча следили за тем, как он идет по проходу, а он, подойдя к слушателям поближе, заметил, что почти у всех у них на головах были восьмиугольные шапочки бейлифов святилища.
– Добро пожаловать, прелат Панкард. Благодарю тебя за поспешность.
Вообще-то Пандагон и Панкард были знакомы еще в школе, и все же только располагающая улыбка Первосвященника придала робкому монаху смелости заметить, поднимаясь на платформу:
– Этот, э-э, ваш, э-э, пономарь взял десять… – Он тут же умолк, боясь совершить оплошность. Пандагон, однако, как раз не хотел сохранить сумму в тайне.
– Десять сотен мер золота, да, благодарю тебя, прелат. Это золото – составная часть тех мер предосторожности, для обсуждения которых мы и собрались сегодня здесь. Мер, направленных на защиту от вполне реальной опасности, грозящей сорвать церемонию Жребия сегодня ночью.
Пандагон обрадовался, увидев, как взгляды потрясенных слушателей сосредоточились на лежавшем у его ног мешке. Он и хотел произвести на них впечатление. Обычно совет Ста Двадцати – бейлифы и подчиненные им церковные старосты – встречался в крыле храмовых служителей. Сегодня Пандагон собрал их здесь потому, что знал по опыту: стоять у края пропасти уже означало ощущать трепет.
Чтобы испытать трепет, они должны быть здесь, а почти полсотни старост еще не явились, хотя все двадцать четыре бейлифа уже собрались. Первосвященника это не удивляло. Бейлифы были у Храма на круглогодичном жалованье, причем в их обязанности входило не только присматривать за порядком и сохранностью Стадиона, но и надзирать за рядом ценных объектов мирского назначения, собственником которых являлся Храм: среди них два театра, три бани и несколько процветающих постоялых дворов. Бейлифы жили на то, что платил им Храм, и по сути своей являлись типичными муниципальными чиновниками, из тех, что блюдут за всеми общественными делами и заботятся о том, чтобы виновные не оставались без наказания, а долги взыскивались вовремя.
Но старостам – а их было четыре в подчинении у каждого Бейлифа – платили лишь за ту работу, которую они исполняли в ночь Жребия, остальное время года они жили кто чем мог. Единственное, что у них с бейлифами было общего, – это пожизненное освобождение от призыва на жеребьевку Самой Короткой Ночи, однако старосты, как правило, склонны были испытывать по этому поводу некоторую неловкость. Пандагон считал, что они даже стыдятся своей ночной работы, которая заключалась в том, чтобы тащить ослабевших и подвывающих от страха Избранных через Врата Бога к утесу, где он поджидал их. В предшествующие Жребию дни старосты чаще всего пили, и теперь Первосвященник отправил своих констеблей на поиски отсутствующих в излюбленные ими питейные заведения.
Но следует ли ему ждать, пока их приведут? Он чувствовал, что напряжение момента нужно сохранить любой ценой. Он затеял опасную игру, работая сразу на две аудитории: затаившегося в темноте бога, убедить которого в своей искренности было жизненно необходимо, и этих вооруженных людей, готовность которых решительно противостоять неведомо какой опасности была не менее существенна для того, что он задумал. Инстинкт подсказывал ему воспользоваться золотом в качестве приманки. Главное – заставить действовать их, а там они потянут за собой и остальных. Пандагон откинул полу своего короткого боевого плаща, давая собравшимся увидеть эфес меча, висевшего у него на поясе. Это был добрый старый меч, который принадлежал ему еще со времен Академии, но теперь его обновленный эфес украшал символ божества: ониксовый восьмигранник.
– Господа! – звонко выкрикнул он, напугав многих, кого близость алтарного провала и без того держала в постоянном напряжении. – Товарищи по оружию! Я счастлив, что вижу вас здесь, смелые мужи! Во время предстоящего Жребия встреча с силами хаоса угрожает нам! Твердость нужна нам превыше всего, чтобы исполнить долг перед Прародителем А-Раком, Отцом Копей, Открывателем Золота, чьими заботами процветает наш народ и верными вассалами чьими мы все клялись быть. Десять сотен мер золота! Вспомогательный отряд, командовать которым буду я, получит эти деньги. Пусть они укрепят, ваш дух и придадут вам уверенности перед лицом угрозы, характер которой я не смею вам открыть, дабы не упрочивать ее силы. Все, чего я требую от вас, – это верность и готовность служить нашему великому божеству! Глядите, а вот и наши отстающие! Сюда, припозднившиеся господа!
Чутье его не обмануло: в эту самую минуту, как нельзя более кстати, появились констебли, которые подталкивали впереди себя замешкавшихся Старост.
– Опоздавшие,– возвестил Первосвященник,– приблизьтесь к краю алтаря! Засвидетельствуйте свое присутствие перед богом и заверьте его, что ваш поздний приход не предвещает уклонения или отказа от службы в час нужды!
Ошеломленные и встревоженные, нарушители, съежившись в раболепном страхе, подошли к провалу; красные глаза и взлохмаченные волосы подчеркивали их пристыженный и покаянный вид. Их растерянное бормотание и еле слышный шепот эхом отозвались в глубине колодца:
– Стимп здесь, великий бог, твой слуга!
– Бодвик здесь, Прародитель! Служу тебе!
– Прости меня, Прародитель, я Содкин, твой преданный слуга!
Смущение опоздавших заставило остальных порадоваться, что они своевременным появлением избавили себя от такого стыда, и преисполниться еще большей решимости, хотя по какому именно поводу, они так и не поняли. Но ничто не могло усилить их готовность встретиться лицом к лицу со сколь угодно неопределенными опасностями больше, чем мысль бога, выплеснувшаяся из колодца в ответ на извинения старост:
