Собравшиеся на площади люди испытывали, по-моему, те же опасения. Правда, они не столь отчетливо осознавали грозящую им опасность – в глубине души они уже готовы были продаться за эту бесстыдную подачку, но погребенное в сердцах сомнение давало себя знать в странном спокойствии, никто не напирал на оцепление бейлифов и их подручных. Толпа постепенно прибывала, не подавая и признаков нетерпения. Все словно настороженно ждали чего-то, тревожно прислушивались, приближаясь к приманке. Еще бы, столько золота! Кому, как не вору, и знать, дружище: если оно так нахально лежит у всех на виду, можешь об заклад биться, что каждая его кроха будет стоить головы.
Больше всего в ту минуту мне хотелось, чтобы Мав с сотней – другой дюжих горцев уже стояла на утесе над Стадионом, но я отлично знал, что так скоро им не добраться. Можно, конечно, сколько угодно надеяться, что Фурстен Младший, который отправился на юг за титаноплодами и копейщиками, вернется к концу дня, однако рассчитывать на их помощь раньше этого срока не приходилось. Небо было немыслимо голубым и совершенно безоблачным – никогда в жизни не доводилось мне видеть такого изумительно ясного неба, набухшего в то же время такой чудовищной угрозой.
Я отправился в святилище и разбудил, как обещал, Пандагона, потом вместе с ним и отрядом служителей Храма вернулся на площадь. Там все уже были в сборе, и я, замешавшись в толпу, слушал, как Первосвященник звонко выкрикивает распорядок ритуала. Представление удалось на славу: сам паучий бог не смог бы к нему придраться или усомниться в верности своего жреца. Паанджа объявил, что великий дар бога народу выражает его любовь и скорбь о тех жизнях, которые он поглотил во время последнего Жребия, повинуясь жестокой необходимости встать на защиту своей паствы от ужасного врага, который уже приближается к границам Хагии.
Толпа взволнованно зашелестела: люди по-прежнему не осмеливались поднять голос выше удивленного шепота. Демонстрация невиданной щедрости началась. Ровными рядами, строго параллельно друг другу, горожане двинулись вперед, каждый со своей емкостью в руках. В эти сосуды специально назначенные священники опускали большими разливательными ложками по четверти меры золота.
Золото раздают черпаками, словно бобовую похлебку! Да уж, в чем, в чем, а в смелости постановщику этого спектакля не откажешь. Хитрый старый черт, этот А-Рак. Знает, что один вид такой груды чистого золота вызовет в душе любого смертного неудержимое вожделение. Зачарованные магической властью золота, люди совсем успокоились, когда на площади начали расставлять столы с угощением. Ничто так не заглушает тревогу, как незамысловатые приготовления к веселой пирушке, все эти корзинки с хлебом и бочонки с элем.
Но очень скоро страх вернулся ко мне – страх перед ясным синим небом, страх перед утесами, которые стеной вставали позади Большой Гавани, прижимая город к реке. Кто знает, сколько пауков, колючим потоком скатившись по их склонам, наводнят в одночасье каждый бульвар, каждую улицу и переулок города? Мне не стоялось на месте, и я, никем не замеченный, ускользнул с площади. Понятное дело, что, раз один вид скал вызывал во мне дрожь отвращения, ноги сами понесли меня к реке.
Что за безумие! Как можно столь безмятежно принимать этот золотой подкуп! Если бы не двое союзников, которые в неопределенном будущем должны были привести подкрепление, да необходимость помочь Первосвященнику поддержать видимость сотрудничества с пауком, я бы давно уже плюнул на все запреты, выбрал в гавани какое-нибудь суденышко попроще, снялся с якоря и отправился поджидать моих друзей на безопасном расстоянии от берега.
Пребывая в таком настроении, я быстро обнаружил, что не гуляю, а подыскиваю подходящие пути к отступлению перед неумолимым роком, который – я кожей чувствовал – уже приближался. Скоро я решил, что плоские, обнесенные перилами крыши протянувшихся вдоль всей гавани мощных пакгаузов идеально подходят для осады – чуть ли не все, кого я видел на площади, смогут и укрыться здесь, и обороняться от врага.
Этот архипелаг крыш обещал и много других возможностей, которые не ускользнули от моего внимания. Стоило только взглянуть на портовые краны, возвышавшиеся прямо напротив складов на пристани, на массивные колесные платформы, привести в движение которые было под силу лишь упряжке титаноплодов… А сколько там было всякого добра, которое так и просилось на крыши: бочонки кайрнийской живицы, большие бочки с жиром глабруаза, целые пирамиды бочонков коньяка из Беллагравии! И все это отлично горит! А груды булыжников, приготовленные для ремонта мостовой на набережной! Вот чем удобно выбивать выпуклые паучьи глаза! А вон там, на складе строевого леса, разве не заготовки для мачт? Вон те отшлифованные стволы, связанные в охапки по двадцать, чтобы грузить удобнее было? Превосходные копья, нашему недругу как раз впору придутся, только бросать их защитникам придется по двое – по трое.
Здесь, внизу, на улицах Большой Гавани, в этих узких проливах между массивами домов, я чувствовал себя как в ловушке. Безрассудно оставаться тут дольше! Голодные пауки, проворные, как кошки, и быстрые, как колесницы, одним махом очистят улицы города, никто и пальцем шевельнуть не успеет. Каждая клеточка моего тела пылала, так мне не терпелось забраться куда-нибудь повыше, если уж нет никакой возможности покинуть этот город, а здесь, в Складском Ряду, я обнаружил место, которое горстка толковых людей за считаные часы превратит в крепость.
Но есть в человеческой натуре одна странность: простое чувство неловкости, боязнь показаться смешным способны заставить любого из нас пренебречь даже теми необходимыми предосторожностями, которые могут спасти нам жизнь. Вот и мне не хотелось играть недостойную роль паникера и обращаться к Первосвященнику с просьбой дать мне людей, чтобы поднять бочонки с горючими веществами, корзины с булыжниками и связки мачтовых стволов на крыши Складского Ряда!
Ну что же, к черту тогда Большую Гавань. Случись врагу и впрямь напасть из засады, уплыву отсюда по реке. Совсем недавно я убедился, что пауки – почти исключительно сухопутные твари, и потому любое суденышко для них неприступно, как плавучая крепость.
И я зашагал вниз, к ближайшему причалу, где кучкой стояли кораблики поменьше, надеясь потихоньку пробраться на один из них и поднять якорь. В гавани не было ни души. Чужеземных моряков, которых задержал в порту запрет А-Рака на водное сообщение, тоже пригласили на площадь, где они должны были по приказу благодетельного божества получить специальные «гостевые» подарки и занять почетные места на пиру.
Я заметил старую лодку с руной одного из складов на борту, служебное судно для внутренних нужд порта. Неподалеку, в нижней части набережной зияло забранное решеткой устье большой сточной канавы, через которую все городские отходы попадали в реку. Можно будет подогнать лодку туда и привязать ее к решетке, чтобы сверху никто не увидел.
Никем не замеченный, я добрался до лодки. По правде сказать, по реке за весь день не поднялся еще ни один корабль. Довольно странно – ветер-то уже давно дует с моря. Я отвязал носовой фалинь от швартовной тумбы и шагнул в лодку, слегка запнувшись при этом.
