— Ох, и награбили тогда! — мечтательно вклинился в беседу лавочник и покачал головой как бы в осуждение. — Лавки старьевщиков ломились от первоклассного товара… Перламутровые столики и инкрустированные ширмы уходили, можно сказать, за бесценок…
— Когда магов перебили, — с нажимом повторила зеленщица, явно недовольная тем, что ей опять помешали, — в городе был учрежден этот самый Священный Совет. Для поиска, значит, выявления и уничтожения магов тайных. Чтоб никому! Чтоб больше никогда! Вот эти самые члены Священного Совета, доложу я тебе, мастера своего дела. Любой намек по глазам распознают. Глянут в глаза — и все, готово! Распознали. Хватают людей и по доносам честных граждан, и просто так, по одному голому подозрению. Могут и на улице взять, например, какого-нибудь прохожего, кто покажется им подозрителен. Хвать — и в Синюю башню, для допроса. Вот оно как. Я почему и забрала вас с улицы…
В этот момент до собеседников донесся приглушенный бой барабана.
— Вон они, идут! — сказал лавочник. Торговка поднялась со скамьи, подобралась на горшочках к плотно задвинутой бумажной перегородке и слегка отодвинула ее, выглянула в щель и несколько секунд смотрела на улицу. Затем поманила пальцем Тассилона (Элленхарда продолжала делать вид, что происходящее нимало ее не занимает).
— Иди-ка, глянь…
Тот приблизился и осторожно выглянул в щель.
По пустой улице медленно двигалась зловещая процессия. Впереди шел человек, одетый во все черное, и мерно, торжественно бил в барабан. Тассилон узнал барабан — такими пользовались степняки, желая устрашить противника перед битвой. Глубокий громкий гул, исторгаемый из огромного чрева барабана, пробирал, казалось, до самых костей. Однако все кисточки, обереги и украшения, которыми обвешивали такие барабаны степные воины, были срезаны, и без них инструмент вдруг показался Тассилону голым.
Следом за барабанщиком катила телега, также выкрашенная в черный цвет. В телегу был запряжен огромный вороной конь. За телегой ступали человек десять в черных плащах с низко опущенными капюшонами. Замыкали шествие солдаты, вооруженные длинными пиками.
В телеге же, прикованная цепями, сидела молодая женщина, совершенно обнаженная и обритая наголо — в знак позора. На ее худом изможденном теле были видны следы пыток.
Тассилон отшатнулся. На его лице появилось странное выражение — недоумения, страха, горечи.
Тетка Филена поглядела на него торжествующе.
— Понял? — И, приблизившись вплотную, окатила запахом лука: — Береги подругу! — Затем она снова отодвинулась и заговорила менее заговорщическим тоном: — То-то и оно! Я-то была права! Слушайте старуху Филену, не пропадете даже в Феризе, это вам любой скажет.
— Кроме меня, — проворчал лавочник. Зеленщица не удостоила его даже взглядом.
— Скажи-ка, друг мой бродяга, — обратилась она к Тассилону, — ты ведь пожалел эту женщину, а? Пожалел?
— Как же мне не пожалеть ее, — искренне сказал Тассилон. — Ведь ее били, пытали… Судя по всему, везут на казнь…
— У тебя все на лице написано, — произнесла
торговка зеленью с торжеством. — Ты ее пожалел. А им, Священному совету, только того и надобно. Жалеешь ведьму? Сочувствуешь осужденной? Значит, и сам ты колдун, подозрительная персона. Заберут для дознания, да еще девчонку твою приплетут… Непременно приплетут, с ее-то выражением лица… И помяни мое слово, для вас обоих добром это не кончится. Пропадете ни за что.
Торговка зеленью безнадежно махнула рукой. Элленхарда наконец обернулась к ней.
— Она, эта женщина, которую казнят, — кто она? — спросила девушка.
— А, поняла… благодари теперь тетку Филену, — не унималась торговка.
Тассилон остановил ее:
— Тебя спрашивают об осужденной женщине. — Ведьма, кто же еще… Я с нею не знакома. Да что у тебя в мыслях? — всполошилась вдруг она, заметив, что Элленхарда решительно направляется к выходу из лавки. — Стой! Пропадешь! Останови ее! — напустилась она на Тассилона.
— Проще мне пойти следом за нею, — отозвался он. — Дурного моя подруга не задумает, а в добром деле я попробую ей, пожалуй, помочь.
Уже у самого порога Элленхарда обернулась.
— Благодарю за заботу и рассказ, госпожа Филена, — произнесла она торжественно. — А теперь нам следует уходить. Прощай.
Она вышла на улицу. Тассилон последовал за ней. Торговец, хозяин лавочки, поспешно задвинул за ними бумажную дверь.
Глава седьмая
ВЕДЬМИН ДОМ
Арригон с Вульфилой так и не определили своего отношения к киммерийцу. Разумеется, варвар был пройдохой, однако это качество в мире наемников не считалось недостатком. Конечно, Конан убил человека, который приютил обоих солдат, давал им кров и деньги. Но, опять же, среди наемников не существовало личной ненависти к тем, кто — по долгу службы — извел их нанимателя. Каждый делает свое дело по возможности честно, и бывшим врагам не стыдно оказаться в следующий раз в одном лагере.
«В том-то и дело, — размышлял Арригон, поглядывая на варвара, который ехал на своем коне сбоку от телеги и имел совершенно беспечный вид довольного жизнью человека, — в том и дело, что этот Конан никогда не будет с нами в одном лагере. Он всегда сам по себе. И сейчас, хоть он и с нами, хоть он и добывает дичь для нашего костра, хоть он и отобьет нападение врагов, если кто-нибудь посмеет поднять руку на наш отряд, — киммериец все равно преследует собственные цели. И нам об этих целях ничего не известно».
Конан, разумеется, догадывался о том, как относятся к нему его спутники. И все же киммерийцу не хотелось заводить близкие отношения с ними — ни с северянином Вульфилой, который ушел из Асгарда, чтобы подороже продать свой меч любому из могущественных владык Хайборийского мира, ни с чванливым Арригоном, который бредил только одним: как бы возродить собственный клан и сделаться его главой, Ни одна из этих целей не совпадала с намерениями киммерийца.
Сейчас Конану требовалось одно: вернуть принцу Вертепу прежний лоск и доставить юношу отцу. За хорошую плату, разумеется.
Для этого у Конана был разработан подробный план. Во-первых, он усиленно кормил Бертена. Заставлял того, пусть даже через силу, поедать свежую, зажаренную на костре дичь. Лично испекал для него съедобные клубни, которые находила Рейтамира.
Глядя, как молодой человек нехотя обгрызает птичье крылышко или жует, глядя в небо отсутствующим взором, похрустывающие на зубах коренья, Конан сердито вздыхал.
— Ты должен выглядеть как наследник престола, — поучал он расколдованного «грифа», — а вместо этого похож на девицу, которая объелась простокваши и теперь мается животом.
— Что за сравнение! — возмущался Бертен. Конан равнодушно пожимал плечами.
— Я просто описываю то, что вижу. Воин ест энергично, с удовольствием! Я бы даже сказал — с некоторым восторгом!
