Другие обязанности Тассилона были в том же роде: по дому, по хозяйству… Еще он обязан был встречать клиентов и препровождать их к хозяину, «всемерно услаждая слух заказчиков сладкими речами о достоинствах Кровопийцы Ара», как наставлял кузнец слугу.
Из вышесказанного можно было бы предположить, что Кровопийца Ар был страшным, злобным существом, а Тассилон жестоко страдал под игом его безраздельной власти. Ничуть не бывало! Почти с первого взгляда Тассилон разглядел в кузнеце человека доброго и успел привязаться к нему. Кровопийца Ар, в свою очередь, быстро сумел оценить молчаливость, доброжелательность и вполне искреннюю симпатию своего слуги и подмастерья. Непрерывно ворча, кормил сытно, обучал кое-чему из ремесла и — о чем Тассилон хорошо знал — не никому позволил бы оскорблять чернокожего.
А в желающих насмеяться над чужестранцем среди добрых жителей Феризы никогда не было недостатка, Впрочем, Тассилон не из тех, кто легко давал себя в обиду. И если иногда умел смолчать, то это вовсе не означало, что человек он такой уж безобидный и безответный.
Больше других цеплялся к Тассилону некий господин Энчо — рослый человек с хитрым мясистым лицом, на котором вечно щурились узенькие, наполовину заплывшие глаза. Копна кудрявых, совершенно седых волос, и такая же пышная белая борода придавали господину Энчо вид некоторого даже благообразия. Энчо был мельником — держал небольшую мельницу на бычьей тяге, расположенную на окраине Феризы. Казалось, мука навечно припорошила его пушистые волосы.
Вот с ним враждовал Кровопийца Ар с особенной ожесточенностью. Мельник платил кузнецу той же монетой и никогда не упускал случая пройтись по адресу недруга — в гостях, в харчевне, просто в случайном разговоре.
Когда Кровопийца Ар обзавелся слугой, негодованию мельника не было предела. Он даже пробовал было останавливать Тассилона на улице и сладеньким голосом любопытствовать: не притесняет ли его кузнец, не бьет ли. «Известно, что кулаки у негодяя чугунные, а сердце из железа. Ты не знал? Когда тролли сожрали его сердце, его отец за три дня выковал сыну железное… Он уже не одного работника в могилу свел. Так что мой тебе совет: держи ухо востро, по ночам спи вполглаза. Разное про кузнеца рассказывают, и не все эти рассказы — ложь…»
Тассилон выслушал «доброхота» дважды. Первый раз — на улице — молча. Второй раз — в харчевне, куда зашел за горячими пирожками для себя и хозяина — уже не молча. Так осадил господина Энчо, что тот из приятно-румяного сделался багровым, затрясся, зашипел что-то такое, отчего оплевал собственную бороду. А Тассилон, пожав плечами, вышел. И с той поры старался обходить мельника стороной.
* * *
Время шло, а известий от Элленхарды все не было. Священный Совет лютовал, прочесывал город вдоль и поперек. Пускаться на поиски Тассилон не решался, расспрашивать — тем более. Не смел даже разыскивать говорливую зеленщицу, тетку Филену. Любая встреча, даже случайная, могла иметь далеко идущие последствия. Нежелательные и страшные.
Нет уж. Он подождет.
Спустя седмицу после водворения Тассилона у кузнеца произошло убийство.
* * *
Это случилось утром. Из объятий сладкого сна Тассилона вырвал пронзительный женский крик. Он пошевелился, выпутываясь из лохмотьев, которые кузнец именовал «вполне приличным одеялом для слуги». Крик повторился. Слух быстро распознавал в захлебывающемся вопле основные ноты: ужас, отвращение. Физического страдания в этом голосе не звучало. Физическое страдание вырывается из самой нутряной утробы человека; эта же женщина кричала горлом — она была испугана, но и только.
Заворочался наверху, на полатях, сооруженных прямо над наковальней, кузнец. Свесил бороду, сверкнул глазами:
— Что там еще? Это у тебя? Девку, что ли, привел да испортить не умеешь?
— Это на улице, — ответил Тассилон, поспешно вскакивая.
— Режут кого-то, что ли? — удивился кузнец. И не без облегчения откинулся обратно на набитый опилками валик, служивший ему вместо подушки. — Ну и времена пошли, зарезать толком не умеют. Обязательно надо помучить, чтобы всех честных граждан в округе перебудить…
Тассилон уже не слушал ворчания хозяина. Выскочил из дома, на ходу затягивая тесемку на штанах. Босиком по холодному с утра песку и камню бросился бежать по улице навстречу крику.
Вскоре он увидел женщину — немолодую соседку, почтенную мать семейства. Она вцепилась в веревку, на другом конце которой моталась и мекала, тряся головою, коза, и монотонно вскрикивала, поглядывая куда-то в сторону оврага:
— А-а! А-а! А-а!
— Ты цела, госпожа? — Тассилон быстро окинул ее взглядом. Вроде бы, цела. Если, конечно, в уме не повредилась. Вон, взгляд какой остекленевший. Смотрит в одну точку, как неживая.
Он осторожно спустился в овраг. Раздвинул кусты. И увидел.
Девушка, почти ребенок. На траве очень много крови. Горло перерезано. Даже обезображенная, она все равно выглядела красивой.
Юные руки раскинуты, тонкие пальчики ухватились за пучок травы, словно пытались удержать тело на земле. Поздно! Кто-то исторг незрелую душу из хрупкой этой плоти, до времени разлучил их, оставил сиротами.
И еще кое-что. Тассилон только глянул на темную лужу между ног жертвы, чтобы успеть понять: перед смертью девушка претерпела еще одно надругательство. А может быть, и после смерти.
Тассилон, подавленный, выбрался из оврага. Соседка с козой перестала кричать. Тяжело дышала и пошатывалась. Коза двигалась костлявым задом вперед, пытаясь вытащить рогатую голову из ошейника.
— Поздно кричать, — обратился Тассилон к соседке. — Кто она? Ты ее знала?
Она молчала так долго, что Тассилон уже решил было, что не ответит. Но она в конце концов вымолвила:
— Да. Дочка соседская. Как ее матери сказать…
И крупные, как горох, слезы покатились по усталому немолодому лицу женщины.
— Ее убили совсем недавно. Часа за два до рассвета, — сказал Тассилон. — Позовите кого-нибудь из мужчин. Надо бы посмотреть, нет ли следов… Может быть, сумеем отыскать убийцу.
Он был не вполне уверен в том, что женщина его понимает, и слегка встряхнул ее за плечо. Она словно бы очнулась от сна и быстро побежала в сторону дома.
Спустя недолгое время возле оврага уже было полно народу. Мужчины переговаривались вполголоса. Кто-то, кто считал себя поумнее других, высматривал в траве следы и приметы. Женщины перешептывались и тихонько всхлипывали. В конце концов несчастную покойницу унесли, бережно переложив на носилки, сделанные из веток. В доме стали готовиться к погребению.
Кузнеца Ара вся эта, как он выразился, «возня» совершенно не занимала. Он пил свою любимую рисовую водку, которую некоторые местные умельцы в Феризе делали чрезвычайно хорошо.
Около полудня к нему заглянул заказчик и спросил, готов ли серп, оплаченный еще неделю назад. Ар отвечал, что серп готов и его вполне можно забрать.
