Покупать каллиграфа не спешили. Конан отделился от стены, к которой прислонился, всем своим видом выражая крайнюю лень, и громко произнес:
— Двадцать пять золотых.
Соседи по толпе дружно уставились на киммерийца. Варвар был меньше всего похож на человека, которому требовался личный каллиграф.
После предложенной цены торги оживились, как по волшебству. Аксум захотели сразу несколько торговцев, но Конан неизменно поднимал цену и в конце концов сумма в триста золотых показалась чрезмерной даже самому богатому из претендентов. Аксум столкнули с помоста прямо в могучие руки варвара под свист и улюлюканье толпы.
Оказавшись в могучих объятиях киммерийца, Аксум сердито дернулась:
— Пусти! Надеюсь, ты не собираешься превратить меня в свою наложницу!
— У тебя ужасный характер, — сказал Конан. — Нет, в принципе, я заплатил за тебя для того, чтобы ты была свободна. Если хотя бы часть того, что я наслушался о тебе за все то время, пока велись торги, — правда, то ты должна жить совершенно свободно. Разве что захочешь обременить себя другом сердца.
— Чьего сердца? — осведомилась Аксум. — Моего? У меня его нет!
Тут на помост вытащили негра Медху, и девочка схватила Конана за руку.
— У тебя еще остались деньги? Купи мне этого черномазого! Он — отличный человек, очень добрый.
— И почитает тебя, как богиню, — добавил проницательный Конан. — Брось, красавица. Это просто негр. Ты найдешь себе в услужение дюжину таких. И все они будут почитать тебя, как богиню.
— Ну… — насупилась Аксум. — А если я тебя очень попрошу? Я могу нарисовать тебе…
— Знаю, красавицу, по которой я всю жизнь потом буду сохнуть. Этим ты меня не купишь.
— Ладно, — сказала девочка. — Ну просто купи мне этого негра, ладно? А я тебе расскажу, где прячу мои денежки. У меня почти сто золотых собрано.
— Вот змея! — восхитился Конан.
И негр перешел в собственность Аксум.
— Значит, я теперь ничья? — спрашивала Аксум всю дорогу до дома Эйке. — А куда ты меня ведешь? А кто ты такой? Зачем ты потратил столько денег, если тебе не нужен каллиграф?
Конан наконец остановился и закрыл ей рот ладонью.
— Ты невыносима, женщина! — сказал он, и Аксум покраснела от удовольствия, услышав это обращение. — Деньги, которые я отдал за тебя, — не мои. Точнее, не все мои. Я просто немного добавил из своих. Один человек попросил меня об этом одолжении. Поняла теперь?
Она поняла. И сказала, едва только киммериец освободил ее рот:
— Я его убью!
А Медха просто шел за ней следом, счастливый оттого, что судьба не разлучила его с Аксум.
* * *
Когда Тассилон и Элленхарда подъезжали к Хоарезму, их встретили рои мух. Гудение насекомых наполняло воздух, мухи садились на лица всадников, раздражали лошадей, которые непрерывно взмахивали хвостами и трясли гривами.
— Что за проклятье! — воскликнула Элленхарда и вдруг, приподнявшись над седлом, сказала своему спутнику: — Гляди!
Она вытянула руку, указывая вперед. Тассилон прищурился. Вдоль городских стен были выставлены отрубленные головы. Плоть уже успела разложиться, глазницы зияли пустотой, зубы скалились, кое-где с черепов свисали остатки волос.
— Здесь подавили мятеж, — заметил Тассилон. Он уже начал улавливать запах. — Совсем недавно.
— Ты умеешь читать? — жадно спросила Элленхарда. — Тут написано что-то…
Тассилон немного разбирал буквы. Они с гирканкой остановили коней, чтобы попытаться выяснить имена казненных, но этого не потребовалось: стражник с замотанным тряпкой лицом, охранявший отрубленные головы, глухо, как из бочки, заговорил с путниками:
— Хотите узнать, кого это здесь выставили, точно алмазы на продажу?
— Да, — отозвался Тассилон.
— Ватар… был начальником каллиграфической школы и шпионом… Арифин, называвший себя Светлейшим… обвиняется в убийстве принца Хейто и подготовке покушения на жизнь государя… Церинген… соучастник преступления Арифина…
— Бедный, — смеясь, молвила Элленхарда, — сперва ему отрезали одну часть тела, а затем — другую. Трудная судьба.
— Вы его знали? — удивился стражник и закашлялся под своим покрывалом. — Как вы можете тут стоять! Воняет же…
— Да, — сказал Тассилон кратко. А Элленхарда добавила:
— Как раз мы и отрезали бедняге то, чем он думал прежде, чем лишиться головы.
Озадачив стражника этим высказыванием, гирканка с гиканьем и визгом влетела в раскрытые городские ворота, предоставив своему спутнику уплачивать пошлину за двоих.
Если не считать отрубленных голов, никаких особенных перемен в Хоарезме не наблюдалось. По-прежнему бойко велась торговля в бесчисленных лавочках, у колодцев в тени навесов собирались женщины, чтобы посудачить, босоногие, едва прикрытые одеждой ребятишки бегали по улицам и лазали в сады. Детей в Хоарезме традиционно одевали очень плохо. Это делалось по двум соображением: во-первых, возможные похитители не сумеют угадать, какой ребенок из богатой семьи, а какой — из бедной; а во-вторых, дети до определенного возраста так портят и пачкают одежду, что лучше не тратить понапрасну деньги на наряды, судьба которых в любом случае будет очень печальна.
Знакомые ворота, выкрашенные синим с серебряными звездами, были заперты, но из сада слышались голоса. Тассилон решительно постучал. Элленхарда неподвижно сидела в седле, и лошадь под ней тоже застыла, как изваяние. А Тассилон спешился. Он вдруг ощутил странное волнение.
Дом сводного брата был местом, где Тассилону всегда будут рады. Тассилон просто не мог поверить в такое. Вдруг он обманывается, и его сейчас вежливо выставят вон хорошо обученные слуги с равнодушными глазами?
Тем не менее он ждал.
Ворота распахнул сам Эйке.
— Я тут подумал, Конан… — начал было он, явно ожидая увидеть за воротами кого-то другого. Кого-то, кто должен был прийти в этот час.
Заметив незнакомцев с лошадьми, Эйке заморгал на ярком свету. В первые мгновения он видел только белые покрывала на головах и конские гривы, пронизанные лучами полуденного солнца. Затем лицо Эйке расцвело в улыбке:
— Тассилон! Не может быть! И Элленхарда!
— Почему же не может быть? — вопросила Элленхарда, не покидая седла.
— Ох! Входите, входите же!.. — заговорил Эйке. — Скорее входите в дом!
Переглянувшись, странники последовали приглашению. Эйке суетился, кричал на слуг, требовал всего сразу — и питья для гостей, и угощения, и ванны, и благовонных масел, и новых одежд.
Когда Элленхарда удалилась, чтобы примерить какие-то шелковые наряды, которыми трясла перед ее лицом прислужница, Эйке схватил своего брата за руки.
