Она тихо вздохнула. Траванкор удивленно глянул на нее. Неужели она чувствует то же, что и он? Говорят, старики гнутся под тяжестью лет. Но кто и когда рассказывал о тяжести, которая так внезапно, с таким дьявольским коварством обрушивается на молодых?
Пора.
Стараясь выглядеть небрежным, как бы между делом Траванкор извлек из-за пазухи покрывало. То самое, что обронила девушка на празднике. Арилье не посмел взять себе этот трофей, оставил его сопернику и другу. Тому, кто подобрал покрывало с земли, когда оно упало. Совсем смялось. И пахнет теперь не волосами Рукмини, а кожей Траванкора.
— Кстати, вот твое покрывало, — заметил юноша. — Ты обронила на празднике.
Рукмини не ответила. Смотрела на своего Светамбара, ласкала его, и он раз за разом проделывал свою любимую шутку, подталкивая мордой ее ладонь.
Наконец Рукмини проговорила, не глядя на Траванкора:
— Если хочешь, оставь себе.
Он отозвался не сразу — и таким тоном, что она сразу поняла всю серьезность происходящего:
— Не могу.
— Что? — Рукмини отвернулась от коня, уставилась на Траванкора.
— Не могу, Рукмини. Я не могу оставить эту вещь у себя.
— Почему?
Теперь она глядела прямо ему в глаза, и он видел, как подрагивают, расширяясь от боли, ее зрачки.
— Потому что тебя любит мой друг. Арилье сходит по тебе с ума, Рукмини. Я думал прежде, что он любит твою сестру, Гаури, но — бедняжка Гаури! Он любит тебя. Только тебя одну.
Все. Все слова сказаны. Теперь, кажется, ничего больше не остается.
Но… почему она так спокойна? Почему лицо ее озаряется глубоким внутренним светом? Разве он сказал ей что-то хорошее? Разве ей не тяжело — так же, как ему?
Ровным тоном Рукмини произнесла в ответ:
— Я знаю.
И вот тогда Траванкор растерялся. Он, умевший многозначительно молчать на любые выпады и подколы быстрого на язык Арилье; он, находивший все более точные и верные слова в разговорах с учителем Шлокой… Он растерялся перед девушкой и чувствовал себя ужасно глупо.
Что же открыто ей такого, что сокрыто от него? Неужели правду поговаривают, будто у женщин есть какая-то тайна?
Траванкор чувствовал себя обязанным объясниться. Ему вдруг показалось, что Рукмини ждет от него еще каких-то слов. По крайней мере, он обязан рассказать ей о своих сомнениях… О решении, которое он вынужден был принять. Нельзя, чтобы мужчина разрывался между другом и возлюбленной. Это сделает воина слабым в бою.
Траванкор сказал:
— Арилье мне как брат.
Теперь она не может не понять!
Но она упорно не желала понимать, и смутно Траванкор ощущал в этом нежелании большую мудрость, нежели та, что руководила им самим.
— Мне он тоже как брат, — спокойно молвила Рукмини, — да только я тебе — не сестра, Траванкор.
И снова Траванкор растерялся… Да так, что позволил вырваться тем словам, которые первыми пришли к нему на ум.
— Ты пахнешь луной, Рукмини.
Ее лицо озарилось счастьем, и она ответила — тоже первыми попавшимися словами:
— Да разве луна пахнет?
Он взял ее лицо в ладони, прижался щекой к ее щеке, тихо выдохнул. Впервые в жизни между ними не было никакой преграды. И тяжести тоже больше не было. Все, что мешало дышать, ушло. И в последний миг, пока Траванкор еще в состоянии был думать об этом, к нему пришла последняя мысль: всю эту тяжесть одним мановением разрушила женская мудрость Рукмини.
Он не успел найти точное, книжное определение для этой мудрости.
Рукмини поцеловала его, и мир для обоих превратился в свет.
Топот копыт ворвался в их мирок — мгновение спустя после поцелуя. Золотые стены незримого дворца рухнули, и Траванкор увидел всадника. Рукмини, заметив, как изменилось лицо возлюбленного, обернулась, и губы ее сжались.
— У него черный флаг! — вскрикнул Траванкор, отстраняясь от девушки. — Случилась беда.
Он бросился навстречу всаднику. Обняв за шею Светамбара, Рукмини долго следила за ним взглядом. Траванкор ни разу не обернулся.
Глаза девятая
Бегство из Патампура
Каждый раз, когда приходилось принимать тяжелое решение, раджа Авенир искал утешения в книгах. Он даже не перечитывал их. Для него было радостью просто находиться рядом. Прикасаться к ним, гладить. Каждая рукопись из собранных в его библиотеке была бесценна.
Вот и сейчас. Вот-вот должна была разразиться гроза над Патампуром. Взволнованный, смущенный, Авенир расхаживал по комнате, переставлял с места на места книги, коробки со свитками, астрономические приборы. Если бы можно было уйти, спрятаться между строк, на коричневых, густо исписанных страницах! Если бы можно было стать частью той мудрости, что в своем самом совершенном виде изложена в словах, как бы свернута, сжата, наилучшим образом приготовлена для вечности!
Увы, это невозможно. Владыка Патампура — всего лишь человек. И этому человеку, книжнику, ученому, предстояло принимать военные решения. То, от чего он бегал всю жизнь. То, что было ему чуждо и ненавистно.
Молчали книги, бессильные помочь.
Звездочет Саниязи, изрядно постаревший и как-то странно облезший за минувшие годы, в молчаливом отчаянии ходил по комнате по пятам за своим господином.
Только Шлока, третий из находившихся в комнате, выглядел собранным, спокойным, готовым действовать. Обитатель двух миров, одновременно и мудрец, и воин, Шлока не страшился предстоящего испытания.
Он ждал, пока Авенир в состоянии будет выслушать его.
Раджа остановился, резко взметнув полами халата и едва не сбив с ног растерявшегося звездочета.
— Большая армия Аурангзеба вторгалась в наши земли, Шлока. Их предводитель — Шраддха, лучший воин Аурангзеба. Он непобедим, он жесток, хитер, умен. Он идет с единственной целью: стереть Патампур с лица земли. Уничтожить всех нас. Уничтожить… все это, — Авенир махнул рукавом, показывая на горы книг и приборов. — Что же делать? — вырвалось у него горестно.
Шлоке только и нужно было, чтобы его спросили об этом. Он сразу заговорил о главном.
— Кто возглавит оборону города, досточтимый раджа? Ты?
Ужас промелькнул в глазах Авенира. Глаза эти слезились, он щурил их в тщетной попытке лучше видеть собеседника. Что ж, ничего удивительного, если учесть, что раджа Авенир проводил ночи за чтением книг и разглядыванием звезд!
— Я ведь не воин, Шлока, — молвил раджа. — И тебе это хорошо известно. Увы! Мой отец пролил столько крови, что я ни разу в жизни не брал в руки оружия…
Шлока лениво повел плечом.
— Но у тебя есть сын. Пришло его время. Твой сын — воин, как и твой отец. Он защитит твой народ.
