– У меня здоровая психика.
Мы уже целовались, но пока легко, без всепоглощающей страсти. Нежность, игра, без безумств и искуплений.
Мобильник я отключил еще во время прогулки. Не стоит мешать общение и дела. Звонили мне крайне редко, но почему-то всегда в самое неподходящее время, вот я и решил обезопасить себя с этой стороны. Зачем выслушивать городские новости или вопросы о том, где я нахожусь в данный момент времени?
О нашем возможном будущем мы не говорили. Я был за это благодарен Диане. Мне было до безумия хорошо с ней, но я понятия не имел, чем может закончиться наш роман. Есть ли впереди хоть что-то хорошее? Очень уж мы были разные.
Зачем думать о грядущем, когда ты счастлив? Надо просто жить…
Юрий Михайлович считал себя на редкость счастливым человеком: с похмелья он практически не страдал. Так, легкая жажда и адреналиновая тоска по утрам, ни головных болей, ни вялости. Напротив, именно в эти часы к нему приходила ясность мысли. Порою – кажущаяся, порою же действительно сулящая откровение.
К какой из них отнести нынешние свои размышления, репортер пока не знал. Он проснулся в одежде, лежа поверх одеяла, выпил половину большой пластиковой бутылки минералки и стал вспоминать свой сон. Что-то приснилось такое, что позволяло связать воедино известные факты. Некий пунктик, вроде бы ускользающий среди бела дня и забываемый хмельным вечером, однако крайне важный, буквально необходимый для плодотворной работы.
– Бедный Николай, – пробурчал едва слышно репортер.
Вновь стало несколько не по себе. Если то, что раскопал Невструев, – правда, то найдется куча народу, способная положить хоть все население города за право присвоить тайну себе и только себе. И тогда Юрий неизбежно станет ненужным человеком, тем самым, который много знает, зато долго не живет.
Не то! Опасность – само собой, во сне был указатель пути. Или – намек на указатель.
Что же имелось такого в бумагах покойного? Воспоминания? Собственные размышления? Вернее – чего в них не хватало для полного завершения картины?
Перебирать варианты Юрий не стал. Его часто выручала интуиция, особенно в тех случаях, когда логика дает сбои из-за нехватки данных. Потому репортер просто сидел, изредка прихлебывал холодную минералку да ждал откровения.
Пятый год, НКВД, таинственный, якобы вечный полковник со шрамом на щеке…
Полковник?!
Вчера при Юрии именно так назвали местного знакомого, кстати, со шрамом на щеке.
Чушь!
Чушь?
На сто с лишним лет Сан Саныч явно не выглядит. Но и – не должен. Иначе игра не стоила бы свеч.
И все-таки…
Год 1812
– Господа, почему я вас не видела на службе?
Голос генеральши был строг. Орлов не раз бывал в больших сражениях и малых стычках, сражался на дуэли, но сейчас чувствовал себя много хуже, чем под вражескими выстрелами. Стоявший рядом Лопухин явно разделял мнение старшего приятеля – и побелел, словно вся кровь отлила от головы туда же, куда провалилась душа.
Ничего удивительного. Дородной супруги шефа побаивались даже видавшие виды старые гусары, не испугавшиеся бы самого черта, случись последнему выступить в роли их противника.
Граф де Ламберт тоже был строг, однако его строгость сочеталась с неповторимым обаянием. Да и как без строгости управлять одетыми в форму мужчинами, привыкшими к риску и бесшабашности? Но шеф отличался заботливостью к своим людям, умелой распорядительностью в бою, редким бесстрашием, – всеми теми качествами, которые делают генералов любимыми в войсках. А вот его жену, дочь суворовского генерала Деева, в боях никто по вполне понятным причинам не видел, да и то, что легко вынести от генерала, гораздо труднее от его жены.
– Так получилось, Ульяна Михайловна, – потупился Орлов.
Откровенно говоря, они с Лопухиным просто немного загуляли в доме одного из помещиков, вовсю ухлестывая за хорошенькими дочерьми хозяина, и, возвратившись в лагерь под утро, просто завалились спать. Благо, день был воскресный, выходной, и никаких особых служебных дел не намечалось.
– Что значит – получилось, Александр Александрович? – холодно уточнила генеральша. – Вы подвергнуты церковному покаянию, так какие в этом случае могут быть оправдания?
– Больше не повторится, Ульяна Михайловна, – виновато отозвался ротмистр.
Рядом вздохнул Лопухин.
– Смотрите, господа. Если вас еще раз там не будет, то я пожалуюсь супругу и попрошу его принять меры. – Генеральша повернулась и не спеша двинулась прочь.
Расчет Ламберта оказался верен. Приговором суда нахождение под домашним арестом было вменено в наказание. К этому добавилось обычное церковное покаяние, однако гусары были слишком молоды, чтобы отнестись к подобному всерьез.
Но если в период зимы, когда полк был разбросан по многочисленным деревням, хуторам и фольваркам, или в наступивших затем походах подобное вольнодумство было почти незаметно, то теперь, когда с первой весенней травой александрийцы собрались в лагере, оно стало бросаться в глаза. Не другим офицерам, разумеется, и не прямым начальникам, привыкшим смотреть сквозь пальцы на мелкие шалости господ офицеров и их отношения с религией, но мало ли существует людей, помимо прямого начальства?
– Да… – протянул князь. Что он еще мог сказать в этом случае?
– Не повезло, – согласился с ним Орлов.
Они договаривались с прелестницами наведаться к ним во второй половине дня, но теперь о планах приходилось забыть. Хотя бы – на время. К концу недели намечался смотр, потому все часы уйдут на подготовку, а в воскресенье… В воскресенье предстоит тщательно разыгрывать раскаяние.
У каждого свой крест…
К весне о войне стали говорить не таясь. После некоторых изменений были сформированы две основные армии, первую из которых принял Барклай-де-Толли, вторую – Багратион. Из трех намечавшихся резервных армий две превратили в корпуса. Третью же, первоначально названную третьей резервной, переименовали в Обсервационную и оставили прикрывать южные рубежи.
У Наполеона было три возможных направления движения. Обычно французский император предпочитал решительным сражением разбить главные силы противника, после чего один броском занять его столицу и подписать там желательный мир. Потому направление на Петербург выглядело более чем естественным.
Со стратегической точки зрения перспективным был удар по Малороссии. Богатый край, он дал бы сырьевую базу для гигантской армии вторжения. Тогда войну можно было бы продолжать довольно долго, даже если бы первоначальные планы почему-то не сбылись.
Однако разведка доносила иное. Скорее всего, удар должен был последовать в сторону Москвы. Отнюдь не столицы, всего лишь самого богатого города Империи. Или дело в том, что именно в Первопрестольной находилось много сокровищ?
