Изрыгать огонь в присутствии августейшей особы он посчитал пошлостью, не ярмарка, чай. Можно было подготовить какой-нибудь примитивный технический трюк, однако техника есть техника, всецело на нее полагаться нельзя, во всяком случае, Артем всегда испытывал инстинктивное недоверие к технике, даже к самой развитой. Вероятно, отчасти поэтому и пошел не в иллюзионисты, а в воздушные гимнасты, где человек зависит только от самого себя. Ну а тот же гелиограф мог заинтересовать сиккэна или военачальников, но императора — вряд ли. Сугубо придворному человеку трудно было бы оценить все выгоды, что сулит подобное изобретение…
Артем выбрал для показного чудотворства другую… штуку. О штуке этой он вспомнил задолго до приглашения в столицу. Сперва он хотел было пустить ее в ярмарочную продажу, но потом передумал. Штука все же была достойна другой судьбы, нежели просто стать одним из предметов ярмарочной торговли. Ведь штука была не просто штукой, а тем, что сами японцы еще не изобрели, но изобретут чуть позже, и это станет одним из их национальных достояний, чем они станут гордиться перед другими народами вместе с карате, анимэ и мечом-катана.
— Мой император, — сказал Артем. — Я явлю чудо. Даже несколько чудес. Почему бы и нет? Только вели принести несколько листов бумаги, мой император.
Пока император распоряжался, пока самурай Каширо неспешно и важно направлялся к двери, ведущей в галерею, что, в свою очередь, вела к личным покоям императора, пока ждали его возвращения, Артем сидел все в той же, малость поднадоевшей ему позе — глядя в циновки. Ну да, циновки в главном зале Дайдайри и, возможно, во всей островной империи замечательные, из лучшей соломы, на вид свежие, будто только что постелили. Но все равно — сколько ж можно на них пялиться! Сегодня ночью, полагал Артем, ему будут сниться только циновки.
Вернулся Каширо с листами бумаги. Испросив императорского соизволения — куда ж без него! — и получив в ответ кивок, отдал листы Артему.
— Посмотри, мой император, на мои руки, — Артем беззастенчиво пользовался фразеологией эстрадных фокусников. — Ты видишь в них простой лист бумаги. Сейчас на твоих глазах этот лист превратится в журавля…
За разговорчиками он перегибал бумагу, складывал ее по изгибам, в нужных местах надрывал. Ну, вот и готово…
— Возьми, Сын Неба! — Артем вытянул перед собой руки, в которых держал поделку из бумаги.
Разумеется, император не скатился с возвышения, чтобы подбежать к Артему. Было кому забрать из рук Белого Дракона бумажное чудо и принести его правителю. Тот самый Каширо и забрал. Видимо, в этой церемониальной расстановке шестерить полагалось именно ему.
— Одной рукой держи птицу под брюхом, мой император, — инструктировал монарха Артем, — другой рукой потяни за хвост…
До Артема донесся заливистый императорский смех. Уже не боясь нарушить церемониал, бывший цирковой гимнаст поднял голову и взглянул на монарха. Император тянул бумажную птицу за хвост, и птица взмахивала крыльями, как, собственно, птице и полагалось согласно ее конструктивным особенностям. Монарх был счастлив, как дитя. Впрочем, дитем он и был — и по возрасту недалеко ушел, и по… заматерелости, так сказать, духа и тела. Да и где ему было заматереть при парниковой дворцовой жизни. Это раньше — о чем вздыхали старые самураи — императорские дети мужеского полу отдавались на воспитание в самурайские дома, где их с рассвета до заката гоняли наряду с остальными воспитанниками более низкого звания. Но те времена давно прошли, ныне же император почти не покидает пределы императорского городка не то что в детском возрасте, но и в возрасте более зрелом. А искусственный мир Дайдайри явно не способствует ускоренному взрослению.
Император продолжал разглядывать бумажную птицу, все никак не мог нарадоваться ей, а Артем сложил уже второй поделку. Самолетик. То есть это Артем знал, что сие бумажное изделие зовется «самолетик», здешним людям придется презентовать его как еще одну птицу.
— Мой император, взгляни еще на одно чудо! — Артем поднялся на ноги. С пола самолетик запускать было неудобно. — Я превратил лист бумаги в птицу, которая умеет летать!
Наверняка самовольным вставанием Артем грубо нарушал церемониал, но о церемониальных тонкостях, похоже, никто сейчас вспоминать не собирался.
Добившись монаршьего внимания, Артем запустил самолетик. Как он помнил из своего детства, бывают запуски удачные и неудачные. Бывает, что самолетик сразу срывается в пике и врезается бумажным носом в землю. На сей раз получилось удачно. Самолетик долго планировал по кругу над циновками под всеобщее молчание и зачарованные взгляды.
То, что для любого ребенка века двадцать первого есть скучная обыденность, для императора Японии тринадцатого века было сродни чуду. Философски подходя к вопросу, все на свете когда-то было чудом…
Глаза молодого микадо счастливо блестели. Потомок богини Аматэрасу и сам не заметил, как вскочил на ноги, чтобы лучше видеть полет бумажной птицы, хотя это тоже, наверное, не вполне согласовывалось с церемониальным уложением. «Ну, вот и угодил его благородию», — Артем сейчас испытывал те же ощущения, какие испытывают все работяги от хорошо сделанной работы.
— Другие листы, когда мне их принесут, — сказал Артем, — я превращу в корабль, который ты сможешь опустить на воду, и он будет держаться на ней до тех пор, пока не размокнет бумага. Превращу в лягушку, что будет прыгать по татами, когда ты будешь надавливать на нее пальцем. Превращу в сосуд, из которого можно пить. В незнакомого тебе, мой император, зверя-бегемота, обитающего в тех землях, откуда я родом. Будет и еще несколько превращений. А главное, мой император, я могу научить тебя или того, на кого ты укажешь, этому искусству. Искусство превращения простой бумаги в разные предметы, бумажных птиц и зверей у меня на родине зовется оригами, мой император.
— Оригами! — воскликнул император. — Да, ты должен будешь научить меня, Ямомото-Белый Дракон, искусству оригами!
«А может, теперь землю попросить? — вдруг пришло в голову Артему. — Момент-то подходящий. Тонко намекнуть, что, мол, я тебе секреты оригами, а ты мне землю в безраздельное пользование и с правом передачи в наследство».
Трудно сказать, что из этого получилось бы. И дело тут не в желании императора. Сдается, что от его желания мало что зависит, если дело касается вещей серьезных, к которым земельные вопросы безусловно относятся. Конечно, микадо словечко замолвить может, но окончательное решение принимает сиккэн.
— Оригами! Ты слышал, Ясутоки-сан? — продолжал радоваться император, рассматривая самолетик и с благоговением касаясь его крыльев. — Ты должен начать учить меня немедленно, Ямомото-сан!
Кстати, Артем практически не сомневался, что все получится с этим оригами, что оно до щенячьего восторга понравится придворной публике во главе с микадо. Все ж таки он немного узнал японцев за это время и мог с известной точностью предугадывать, что придется им по вкусу, а чем до них не достучишься.
Самое главное было самому вспомнить детство золотое, вспомнить, как правильно перегибать и складывать бумагу. Что удалось без труда. Видимо, уж так была устроена его бедовая цирковая голова, что знания академического толка проходили сквозь нее, как сквозь сито, в ней не задерживаясь, зато знания прикладные, особенно бесполезно-развлекательного характера, отчего-то накрепко оседали в иле мозгового вещества. В запасе у Артема было много подобных чудес: лотереи разных видов, куклы-марионетки, игра в «пятнашки», пинг-понг и даже кубик Рубика, если же, конечно, он сообразит, как его можно сделать из дерева. От сияющих перспектив его отвлек преисполненный торжественности голос императора:
