Она довольно резво засеменила к стене справа и приступила к иллюстрированной семейной истории, которую они все покорно слушали. Но когда они подошли к портрету красивой молодой леди в классическом платье, играющей на струнном инструменте, леди Талия замолчала.
— Бедная Августа, — вздохнула она и быстро прошла дальше.
— Кто это? — шепотом спросила Дамарис у Фитцроджера.
— Мать Родгара, младшая дочь вдовы. Она связующее звено между Трейсами и Маллоренами, таким образом, причина всех бед. Вы знаете эту историю?
—Да. — Лорд Генри рассказывал ей о том, что мать Родгара сошла с ума и убила своего ребенка. Но она представляла ее злобной фурией, а не юной красавицей. — Неудивительно, что вдова ненавидит Трейсов.
— Портреты не всегда отражают правду, — сказал он.
Но не успела она спросить, что он имел в виду, как леди Талия воскликнула:
— Как странно, однако!
Она подошла к стене с портретами монархов и оглядывала ее с крайне суровым выражением лица.
— Я не одобряю, Эшарт. Возможно, София и гордится тем, что является дочерью королевского бастарда, но в наши дни едва ли разумно хвастаться связью со Стюартами.
Дамарис насторожилась.
— Отец вдовы был королевским бастардом? — спросила она Фитцроджера. — В Эшарте течет королевская кровь?
— Скорбите о своей потере? Но Эшарт услышал.
— Я не горжусь этим. Кроме того, незаконнорожденных потомков Карла II как собак нерезаных.
— Его называли Стариной Роули, — проговорил Фитцроджер на ухо Дамарис. — По имени весьма активного пса из его псарни.
Дамарис покраснела и бросила на него суровый взгляд, однако леди Талия услышала.
— Никаких непристойностей, сэр! — воскликнула она, но затем добавила: — Впрочем, это правда.
Она снова перевела взгляд на стену, неодобрительно цокая языком.
— И даже портрет бедняги Монмута. Старший сын Карла II, дорогие, — объяснила она Дамарис и Джениве. — Полагаю, он приходится Софии в некотором роде дядей, но все-таки он был мятежником.
Дамарис знала историю. Монмут поднял мятеж против Якова II, пытаясь захватить отцовский трон. Но потерпел поражение и был обезглавлен.
Мысли леди Талии движутся в том же направлении, что и ее: Трейсы — якобиты. Или по крайней мере вдова? Взгляд своеобразный, но присутствие здесь герцога Монмута не случайно. Вся эта стена должна что-то означать. Фитцроджер тоже внимательно изучал ее.
По телу Дамарис пробежала холодная дрожь. Головы шотландских лордов, которые руководили последним восстанием якобитов, все еще гнили на пиках в Лондоне.
— Он был очень красивый, — заметила Дженива, глядя на портрет Монмута. — Все дело в этих ниспадающих локонах, — сказал Фитцроджер. — Пожалуй, нам следовало бы вернуть эту моду.
— Дурак он был, — угрюмо бросил Эшарт. — Он предпочел думать, что его отец был женат на его матери, и отправил тысячи людей на смерть.
— А кто была королевская любовница? — поинтересовалась Дженива, оглядываясь. — Здесь есть ее портрет? Она твоя... кто? Прабабушка, Эш?
— Прапрабабушка. — Эшарт, судя по виду, с удовольствием покинул бы эту комнату, что неудивительно, но не мог пренебречь желанием Дженивы. Он указал на соседнюю стену и портрет молодой красавицы блондинки в простом белом платье с белым ягненком на руках: — Бетти Кроули, впоследствии Бетти Прис. Была выдана за одного из преданных королевских сторонников, чтобы дать имя ребенку.
— Бог мой, — сказала Дженива, — она не похожа на распутницу.
— Возможно, потому, что это сплошной вымысел. Бабуля заказала этот портрет спустя много времени после смерти леди. Настоящего портрета не существует.
— Нет портрета королевской любовницы? Разве это не странно?
— Она предпочитала жить тихо и уединенно. Дамарис увидела еще одну странность.
— И была любовницей Карла II? Наряду с такими бесстыжими распутницами, как Барбара Каслмейн и Нелл Гуин?
— Это странно, Эшарт, ты должен признать, — подхватила леди Талия. — Я всегда так думала.
Маркиз пожал плечами:
— Такова история. Идемте дальше. Вы были правы. Очень холодно.
Они все прошли через арку, которая вела к парадной лестнице, но Дамарис остановилась. Ее внимание привлек самый крайний портрет на королевской стене — юноша, во всем облике которого светилась уверенность в блестящем будущем.
— Кто это? — спросила она Фитцроджера, который был рядом. — Еще один мятежник? — Вовсе нет. Просто трагическое звено истории. Это принц Генри Стюарт, младший брат Карла II.
— Я не знала, что у него был еще один брат, кроме Якова.
— Я тоже не знал, пока не приехал сюда и не увидел этот портрет.
Дамарис рассматривала красивого молодого человека с длинными, пышными локонами.
— Почему трагический?
— Он родился в 1640-м, когда началась революция, ему было девять в год казни его отца. Они с матерью жили в ссылке, в бедности, до тех пор пока ему не исполнилось двадцать. Поскольку Англия попросила его брата вернуться и занять трон, Генри тоже возвратился, чтобы разделить богатство и власть. Однако вскоре после этого он умер от оспы. Суровый урок капризной судьбы. Идемте, — сказал он, положив ладонь ей на спину. — Остальные уже внизу.
От этого прикосновения у нее по коже побежали мурашки, несмотря на то что она была облачена в корсет, стеганый жакет, меха и бархат. Ей бы хотелось еще задержаться здесь, поразмыслить над странностью королевских портретов, точнее, попытаться понять, почему они висят здесь и что в них внезапно насторожило Фитцроджера.
Что же такого увидел он, чего не заметила она?
Глава 11
Они присоединились к остальным у подножия лестницы в огромном ледяном холле возле пустого камина. Леди Талия объясняла, что это какой-то там итальянский шедевр, но Дамарис подумала, что даже у нее энтузиазма заметно поубавилось.
— Библиотека, — объявила пожилая леди и бодро засеменила вперед. — У моего отца была довольно знаменитая коллекция.
Это оказалась комната, которую Дамарис раньше не видела. И неудивительно. В ней пахло гнилью, а с потолка отвалилось столько кусков лепнины, что все помещение было серым от пыли. Хотя стеклянные дверцы шкафов тоже покрывал плотный слой, все равно было видно, что они наполовину пусты.
— О мой Бог! — воскликнула леди Талия, готовая вот-вот расплакаться. — Это была папина гордость и радость.
У Эшарта вытянулось лицо, и было отчего. Весь дом был пропитан скорбью, которая сочилась из стен, выглядывала из покоробившегося дерева, вздыхала на холодных сквозняках. Он ронял клочья краски и штукатурки, словно слезы.
