Наверняка мне не следует рассказывать тебе все это, но что я могу поделать, если не умею лгать и притворяться? Я привыкла быть откровенной.
— Дамарис, разве тебе не известно, как тяжело приходится в этом мире честным и открытым? — Он обошел стол, взял ее за руки и поднес их к своим губам, поцеловав каждую и не сводя с нее глаз. — Я не могу доверить свои опасные тайны честной женщине.
— Честная не значит несдержанная.
— Но если тебя спросят, ты сможешь солгать?
Он все еще держал ее руки. Она обвила его пальцы своими и не хотела отпускать.
— Ради тебя солгу. Поделись со мной, Фитцроджер.
— Зови меня Фитц.
Это застало ее врасплох, и она высвободила свои руки.
— Почему это беспокоит меня? — И сама ответила: — Потому что мы не можем быть больше чем друзьями.
Он словно бы и не заметил ее мучений.
— Друзья зовут меня Фитцем.
— А те, кто больше чем друзья? Его губы дернулись.
— Фитц.
— Никто не называет тебя Октавиусом? Совсем никто? В этом имени есть определенное величие.
— Оно означает «восьмой», что же в этом великого? Кроме того, оно слишком холодное. — Он прислонился к столу. — Как бы ты называла меня, если бы мы были любовниками?
У нее перехватило дыхание, но если он хочет поозорничать, она подыграет ему. Хотя бы ненадолго.
— Сокращенно? — предложила она. — Окти? Он усмехнулся:
— Нет.
— Или, может, просто по-английски — Номер Восемь? Ты прав. Это глупый способ называть детей. Возможно, было бы лучше по-французски — Уит
[2]
. Пшеница подходит к твоим волосам.
— Жесткие, как сено?
Эти слова вызвали в памяти тот поцелуй в карете, когда она схватила его за волосы, которые не оказались шелковистыми, но и грубыми тоже не были. Воспоминание было таким живым!
Дамарис не знала, кто из них сделал первый шаг, как она очутилась в его объятиях, но узнала неминуемое крещендо дуэта, который они пели. Она погрузила пальцы в эти волнистые пшеничные волосы и отчаянно, безрассудно слилась ртом с его губами. Она прижалась теснее, или он стиснул ее крепче своими сильными руками — одна ладонь между лопаток, другая сжимает поясницу.
Герцогиня Бриджуотер, напомнила она себе, но это же только поцелуй... Но способный стереть все мысли из ее головы, превратить ее в безумное существо, пылающее первобытной страстью. Она обвила его руками, стремясь быть к нему гораздо ближе, чем позволяла одежда.
Его рот оторвался от ее губ и проложил дорожку легких поцелуев вдоль щеки и вокруг уха. Она повернула голову, снова ища его губы.
— Моя няня, — пробормотал он, — называла меня Тотти. Она усмехнулась:
— Я не смогу!
— Даже наедине?
Она покачала головой на его плече.
— Даже, — тихо спросил он, — в уединении зашторенной постели?
Ее колени подогнулись, и она прильнула к нему, но затем нашла в себе силы оттолкнуться. Подальше от обжигающего огня.
— Прошу прощения, — сказал он, отпуская ее, делаясь серьезным и задумчивым. Еще мгновение, и она потеряет его. Это было невыносимо.
— Не надо! Не извиняйся. Мне понравилось. И мне ведь нужна практика... — Она должна заговорить его, не позволить отдалиться от нее. — Для пребывания там. Разве при дворе не будет флирта и поцелуев?
— Урок номер один, — строго проговорил он, — никого не целуй так при дворе. Урок номер два — ни с кем не оставайся там наедине. Урок номер три — избегай таких мужчин, как я.
— О Бог мой! — воскликнула она, приложив ладонь к груди. — Двор полон таких мужчин, как вы, сэр?
Он не улыбнулся.
— В худшем смысле да.
— А в лучшем, в смысле неотразимого обаяния?
Она тут же пожалела о своих словах, но громко зазвучавший в соседней комнате голос спас их. По молчаливому согласию они вернулись за стол и расположились так, словно все это время не отрывались от бумаг.
Вошла сияющая леди Талия.
— Вот так-то гораздо лучше! Дженива с Эшартом улизнули? Ах, негодники! Но они ведь скоро поженятся, и, я уверена, вы двое тоже были паиньками. Дамарис, дорогая, я все же думаю, вам стоит переодеться к обеду. Это такое неудобство в насквозь промерзшем доме, но наверняка София ожидает соблюдения некоторых формальностей.
Дамарис замешкалась, надеясь, что Фитцроджер — Фитц — предложит проводить ее. Но он этого не сделал.
Холод в доме имел свое преимущество: Мейзи была в комнате и занималась шитьем. Дамарис переоделась в шелк, выбрав приглушенную бело-голубую полоску, ибо пришло время образумиться. Она даже добавила большое кисейное фишю, чтобы прикрыть низкий вырез. Сдержанная скромность может смягчить вдову, и она согласится отдать документы Бетти Прис.
Однако, сев на стул, чтобы Мейзи привела в порядок ее волосы, Дамарис вдруг поняла, что совсем не тайна Бетти Прис ее занимает. Ее интересует Фитц и она сама. У нее всего несколько дней, прежде чем они отправятся в Лондон. Там она будет под присмотром леди Аррадейл. Она мало будет видеться с Фитцем, и, возможно, никогда наедине. Она войдет в высшее общество и должна будет выбрать себе Титулованного мужа.
— Где ваша норковая муфта, мисс Дамарис? — спросила Мейзи.
Дамарис залилась краской.
— Оставила в холле. Я заберу ее, когда спущусь вниз. Однако немного погодя горничная принесла муфту. — От мистера Фитцроджера с поклоном, мисс. Дамарис против воли испытала восторженный трепет: он не забыл, что недавно прикасался к ней. Но Мейзи глядела букой и пробормотала что-то вроде/о тот тип».
Надев свою красную накидку и взяв муфту, Дамарис спросила:
— Почему ты так настроена против мистера Фитцроджера, Мейзи?
— Он хочет жениться на вас, вот почему.
— Нет, не хочет. Да и я против. Но даже если бы захотела, почему это тебя так заботит?
— Он разобьет вам сердце, как пить дать. — Мейзи отвела глаза и теребила юбку.
— Но дело не только в этом, верно? А в чем? Горничная набралась духу и выпалила:
— Я хочу быть служанкой миледи, мисс. Когда бы вы были маркизой, я бы тоже стала важной персоной. Но если вы выйдете за этого, я останусь никем, как сейчас.
Дамарис покачала головой:
— Как интересно! — Лучше не говорить Мейзи, что она может стать герцогиней, иначе от нее житья не будет. — Я не могу выйти замуж, чтобы угодить тебе, Мейзи. И кроме того, разве ты сама не предпочла бы замужество любому, пусть даже самому высокому положению среди слуг?
