Он рывком притянул ее к себе для еще одного неистового поцелуя. Он знал, что не должен, понимал, что бросается в самое пекло, но не смог остановиться. Желание пересилило и разум, и остатки самообладания. Все мысли улетучились, и он мог только чувствовать — удовольствие и жажду большего. Он подхватил ее на руки и понес к постели, где расстегнул застежку ее подбитой мехом накидки и распахнул, обрамляя ее серебристой мягкостью. Ее глаза были огромными, губы приоткрыты, но она не выказывала ни смятения, ни страха.
Нетвердыми руками он распахнул ее халат, отдаленно сознавая упорные предостережения, но еще более ощущая близкий экстаз. Он заглянул в эти красивые кошачьи глаза, возможно, надеясь найти в них что-то, что спасет его, но они потемнели от желания. Она улыбнулась, ухватилась за него и притянула для новых поцелуев, бесконечных, еще более чудесных. Он ощутил ее тело у себя под ладонями и мягкий, теплый его аромат. Жасмина. Погибели.
Она гладила его спину голодными руками, извивалась под ним от страсти, раздвигала ноги, чтобы он мог улечься у нее между бедер. Его левая рука отыскала восхитительную мягкость груди, и она тихонько ахнула. Он, возможно, первый, кто прикасается к ней вот так. Он не должен этого делать.
— О да, — прошептала она, кладя на него ногу, прижимая его еще ближе, выгибаясь навстречу ему.
Он потянул вверх край ночной рубашки, пока не почувствовал шелковистый жар бедра, затем потянулся к своим пуговицам. И совсем потерял голову.
Ее грудь вздымалась и опускалась. Тело вибрировало от желания, и она теснее прижалась, крепче ухватив его за руки. Глаза ее были закрыты, но он заметил, что выражение лица изменилось. Она тоже начинала думать.
Он прикоснулся к ее губам в наилегчайшем поцелуе.
— Дамарис, посмотри на меня.
Она нехотя подчинилась. О Боже, как же он любит ее за эту молниеносную, восхитительную страсть вдобавок ко всем остальным ее талантам! Но она не для него.
— Ты хочешь за меня замуж? — потребовал он ответа.
— Это очень невежливое предложение.
— Ответь мне.
Она отвела глаза, но он ждал, и через несколько мгновений она снова взглянула на него.
— Может быть.
— Ты хочешь быть герцогиней, — напомнил он ей, поглаживая ее ногу. — Одной их самых высокородных и важных дам в стране.
Но она продолжала цепляться за его рубашку.
— Я не уверена, что хочу быть хозяйкой огромного владения.
— Не бери Чейнингс за образец.
— Я и не беру. Я серьезно, Фитц. Я хочу дом. Настоящий дом.
Он резко высвободился и отошел от кровати.
— От меня ты его ведь не получишь.
Она со слезами на глазах протянула к нему руку в безмолвной мольбе. Он взял ее, но лишь для того, чтобы поднять девушку с кровати.
— Ты хочешь выйти за мужчину с титулом и положением, и выйдешь. — Он старался быть резким, но ему пришлось стереть сбегающую по щеке Дамарис слезинку и захотелось вновь обнять ее и утешить. — Да, между нами есть страсть, но это не важно. Если я позволю ей поймать тебя в ловушку, ты возненавидишь меня до конца дней.
Он начал застегивать ее халат, но она вырвалась и сделала это сама.
— Может, и нет.
О небо, что он натворил? Слишком поздно он понял, что не следовало ему догонять ее в то первое утро. Для нее было бы гораздо лучше, если бы ее потом поймал лорд Генри.
Он отошел к камину, где пламя печально лизало догорающие поленья. Он знал, что должен делать, хоть это и будет все равно что воткнуть саблю себе в живот. — Пора тебе узнать правду обо мне.
Она взглянула на него широко открытыми глазами, ожидая боли.
— Меня не принимают в обществе, — сказал он. — Эшарт и Родгар — исключения. Эшарт из дружбы, а Родгар ради Эша и потому, что я для него полезен. У тех же, кто избегает меня, есть для этого все основания.
Ему стоило немалых усилий встретиться с ее глазами.
— У меня была любовная связь с женой моего брата. Это причинило страдания всем причастным к этому и разбило мою семью. Привело к драке с братом, во время которой он упал и ударился головой. С тех пор он подвержен припадкам дикой ярости, что делает ситуацию для матери и сестер еще более трудной. Его жена, моя соучастница во грехе, бросилась с лестницы вскоре после случившегося и сломала шею.
Ее глаза потемнели от потрясения.
— Эта история широко известна, — продолжал он, — и брат все еще жаждет моей крови. Я не могу позволить ему повесить на себя бремя убийства, поэтому должен уехать из страны как можно быстрее. А теперь возвращайся в свою постель и забудь обо всем, как будто ничего и не было.
Она схватила свою накидку, кажется, всхлипнула и продолжала стоять, глотая слезы. Он взял эту накидку и расправил у нее на плечах.
— Мне очень жаль, Дамарис.
Он даже и не пытался перечислить все те вещи, о которых сожалел.
Она взглянула на него и шмыгнула носом.
— Но здесь ты выполняешь важное задание — охраняешь жизнь людей. Ты не можешь этого отрицать.
— Одно никак не связано с другим.
— А должно бы. Ну ладно. — Она решительно вздернула подбородок. — Я сказала, что помогу. Завтра я найду способ задержать вдову, чтобы ты смог еще раз поискать документы.
Она ушла, а Фитц внезапно отвернулся к стене, содрогаясь от потери, слез и яростных отголосков неудовлетворенной страсти.
Глава 14
На следующее утро Дженива и леди Талия суетились вокруг Дамарис, не в состоянии поверить, что она ничуть не пострадала от своего падения. Возможно, признаки бессонной ночи и мучений из-за того, что Фитц рассказал ей, послужили тому причиной.
Она была реалисткой и не ожидала от мужчин чистоты и целомудрия. Но то, что совершил Фитцроджер... Худшее из возможных — предательство брата, которое привело к психической травме бедняги и смерти его жены.
И в то же время она вкусила экстаз в его объятиях, и ее тело отказывалось забыть. Она чувствовала себя от этого разбитой и почти больной. Неяркое зимнее солнце слепило ей глаза, а холодный воздух обжигал кожу. Прикосновение меха вызывало в ней дрожь незабытого желания. Ее сознание не могло примирить то, что он сказал ей, с тем, что она знала о нем в своем сердце.
Мужчины отлучились, поэтому ей пока не пришлось встретиться с Фитцем. Что будет, когда это произойдет? Как вести себя с ним?
Дамарис подумала было спросить леди Талию про историю Фитца, но ни капельки не сомневалась, что он рассказал ей правду. Она звенела в каждом его жестком, горьком слове.
Невыносимо было думать об этом, но она не могла избавиться от мыслей о нем. Даже если бы никто больше не знал о трагической правде, она и тогда не смогла бы связать с ним свою судьбу. При существующем же положении вещей она была слишком слаба, чтобы не обращать внимания на то, что многим об этом известно. Жена вынуждена будет разделить его позор.
