— Он присылал эти вещи, чтобы причинить ей боль. Как напоминание о том, что его мир — Восток, а не Уорксоп. Она отплатила тем, что уничтожила их. Но зачем их хранить? Зачем жить в зловонии? — Потом сама ответила себе: — Боже милостивый, чтобы никогда не исцелиться. И возможно, она надеялась: однажды он узнает, что она с ними сотворила! Она прямо-таки обезумела, когда получила известие о его смерти. Я подумала, она любила его. Но это только потому, что он снова убежал от нее, на этот раз навсегда. Она была сумасшедшей! Он взял ее лицо в ладони:
— Не надо, любимая. Они исчерпали свою ненависть друг к другу. Пусть она умрет вместе с ними. — Она подумала, что, быть может, он поцелует ее, и молилась об этом, но он отступил назад и закрыл сундук. — Позволь мне избавиться от него.
Его предложение было разумным, но она воспротивилась:
— Нет. Может, там есть что-то, что можно спасти.
Он посмотрел скептически, но снова поднял крышку.
Дамарис наклонилась и вытащила какой-то дорогой предмет одежды, заляпанный и вонючий, — но все, что она нашла под ним, была каша из разорванных свитков, осколков статуэток и флаконов.
— Ниже может быть только хуже.
Она выпрямилась и потянула за золотистый шнур, который свисал с одной стороны. На свет показалась позолоченная кожаная сумка для бумаг. Кожа была в пятнах, но когда Дамарис открыла сумку, содержимое оказалось неиспорченным.
— Документы. — Она отступила назад и высыпала бумаги на ровную поверхность. Развернула одну и прочитала. — Копия письма, которое она посылала ему. Все те же старые жалобы на заброшенность и жестокость. Какой был смысл?
— Она не могла бросить кость, какой бы горькой она ни была.
Дамарис взглянула на него.
— Как когда-то я с Эшартом.
Открыв еще одно письмо, она обнаружила то же самое. Фитц забрал у нее бумагу.
— Размышление над этими вещами — еще одна разновидность отравы. Порой поступки людей не имеют смысла, и беспокоиться из-за них губительно. Давай я просмотрю этот сундук вместо тебя.
— Спасибо, — сказала она, но сложила бумаги обратно в сумку.
— Тебе лучше избавиться от них.
— Я не стану хранить их, но чувствую, что должна взглянуть на них, прежде чем сжечь.
Они вышли из комнаты и почти столкнулись с лакеем.
— Ваш поверенный спрашивает о вас, мисс Миддлтон.
— Спасибо. — Когда слуга ушел, Дамарис повернулась к Фитцу: — Я прилично выгляжу?
Он улыбнулся:
— Не для двора, но для стряпчего вполне сгодится.
Еще одна маленькая шутка. Она вернула ему платок и не смогла удержаться, чтобы не сказать то, чего не должна была:
— Я люблю тебя, Фитц. Что бы ни вышло из всего этого, люблю. Это само по себе сокровище, и я не позволю его испортить.
— Но бесценное масло может погубить шелк. Некоторые сочетания просто невозможны. — Он коснулся ее щеки. — Сердца ведь не разбиваются, Дамарис. Они могут слегка треснуть, но со временем заживают. Как трещины на коже.
Она застонала от этого возвращения с небес на землю и поспешила прочь. Можно сражаться со всем миром, но как бороться с ним, самым сильным человеком из всех, кого она знает?
Только подойдя к гостиной, она заметила, что все еще сжимает сумку, от которой исходит аромат амбры и специй. Она отдала ее похожему на изваяние лакею, чтобы отнес к ней в спальню.
В гостиной она обнаружила, что ее завещание готово к подписи. Родгар уже находился там с двумя мужчинами, которые, судя по всему, были старшими слугами. Она прочла документ и подписала его, мужчины засвидетельствовали ее подпись. Теоретически она в безопасности, но на деле все зависело от того, услышит ли ее сводный брат о завещании. И окажется ли достаточно разумен, чтобы принять поражение.
Когда мистер Динвидди и свидетели ушли, она спросила Родгара:
— Не слышно ли еще чего-нибудь о моем брате?
— Вы были правы насчет того, что они с матерью жили на Розмари-Террас. Под именем Миддлтон. Однако после ее смерти он уехал и продал дом. Его новое местонахождение я пока не обнаружил. Но сомневаюсь, что он будет ждать нас там.
— Как он может надеяться, что ему это сойдет с рук? — Если бы ваша смерть выглядела случайной, все было бы хорошо. Выстрел из лука более любопытен. Подозреваю, что он имеет алиби.
— Это означает лишь, что у него есть кто-то еще для этой работы. Напиток в Тикмануэлле был, вероятно, делом рук того типа с кривыми зубами. Вы не знаете, так ли выглядит мой брат?
— Нет. Он коренастый, крепкий, темноволосый, с ровными зубами.
— Прямо как мой отец. — Она взглянула на маркиза. — Фитцроджер хочет убить его.
— Естественное желание. При создавшемся положении, увы, это было бы преднамеренное убийство. Есть и другие способы справиться с людьми подобного сорта.
Она поежилась.
— Может, он не так уж и виноват. В нас течет отцовская кровь. Если мы чего-то захотим, мы это хватаем, кто бы ни стоял у нас на пути.
— И все же я не верю, что вы бы убили из-за золота, особенно если уже имеете вполне достаточно для комфорта. Делать так — преступление, Дамарис. Жизнь не священна. Если бы она была такой, мы бы не казнили преступников и не вели войн. Но жизнь дороже золота. Гораздо дороже. —Он задумчиво посмотрел на нее. — Вы оставили значительную сумму Фитцроджеру.
Резкая смена темы — его излюбленный прием.
— Не помню, чтобы давала вам разрешение читать мое завещание, лорд Родгар.
— Верно, но мне важно знать, за кем следующим присматривать.
— Только не за Фитцем. — Его брови слегка приподнялись, но она не смутилась из-за уменьшительного имени. — И не за Мейзи, и не за Дженивой. Следует ли мне присматривать за вами, милорд?
Он улыбнулся:
— Всегда, но я не подсыплю яд в ваше вино, дабы повесить на себя такое бремя.
Ей надоели недомолвки и споры. — Милорд, позор Фитцроджера действительно так ужасен, как он думает?
Он посмотрел на нее:
— Его застали на месте преступления с женой брата. Во время последовавшей драки его брат получил удар по голове, после которого он стал подвержен непредсказуемым приступам ярости.
— Ему было пятнадцать лет, а ей, должно быть, гораздо больше.
— Двадцать пять, полагаю.
— Разве это в некотором смысле не оправдывает его?
— Моя дорогая, мы вешаем пятнадцатилетних за кражу хлеба. Многие считают правильным отсекать дурную поросль молодой.
— Военная карьера Фитца доказывает, что он не дурная поросль.
— Для многих он остается подозрительной личностью. Быть может, то, что Родгар обсуждает с ней это, означает, что он не исключает возможности их брака?
