— Тут ее и скукожило? — торопили слушатели. А вот сказитель не торопился.
— Да нет. Все хорошо было. И даже кричать и прыгать особо не пришлось — появилась наша рыжая. «Слышу-слышу», — сказала, забрала котел, похвалила, что надраен до блеска, да и была такова. Но день длинен, а год короток — вот и Лугнасад на носу. И снова надо бы просить у родни котел, да тащиться, да, наготовив, сразу и возвращать — родне-то нужен не меньше, а одалживают котлы близ Шенрона вперед — чтоб хоть в начале праздника горячего поесть. Потому не отдать котел вовремя — большой проступок. А маленькая сида — одинокая, ей котел и после праздников хорош. Так что опять ленивица наша отправилась к сиде Немайн. На этот раз ей и вовсе кричать не довелось. Подходит к холму — а у подножия уж сида с котлом. «Здравствуй, — говорит, — соседушка, хорошо, что ты пришла. Вот котел». «А как ты узнала?» — спрашивает жена. «А по шагам тебя услышала, — говорит сида. — У меня же ни слуг, ни скота, только трава над головой да полоска ячменная. А еще барсук в кладовую лазить повадился, негодник. Его и выслушивала, а услышала тебя. И хорошо, не пришлось тебе наверх тащиться!»
Ну, ленивица только порадовалась, поблагодарила, поболтала даже немножко — да и домой. Настроение стало лучше прежнего — кругом-то лето, птицы поют, прогулка недалекая, и даже на холм лезть оказалось не надо! И приготовила она все вкуснее вкусного, и радость была в доме. Потом, правда, котел пришлось назад тащить. А котел большой-большой, тяжелый-тяжелый. А холм крутой-крутой, а ножки гудят-гудят. Вот и бросила она котел у подножия холма. Решила, что сида сама свою посудину заберет.
— Тут ее и…?
— Нет, — ирландец хохотнул, — ничего с ней не стало. Ночь за ночью, день за днем, да наступил Самайн. Снова котел понадобился. А в эту ночь, сами знаете, все нормальные люди по домам сидят. И мы теперь знаем зачем. Вдруг кто из сидов озвереет? Вот. Но Немайн оказалась в себе и ленивицу нашу на половине дороги встретила. «Я, — говорит, — решила, что ты приболела. Раз уж котел на холм затащить не смогла. А праздник есть праздник. Ты как, выздоровела, соседушка?» А соседушка ни жива ни мертва. Сказать, что да, что нет — никак нельзя, сида ложь почует. И будет тогда ой-ой. Даже — ОЙ! Но — вывернулась. Сказала, что сейчас здорова. И это было правдой! Она же и правда была вполне здорова, а про то, что с ней раньше было, просто промолчала. Тут сида ей отдала котел и была такова! Веселый Самайн получился. Но уж не столько вкуснятина радовала, сколько потешала глупенькая сида. Которая половину не слишком и близкой дороги от сида на себе тащила огромадный котел. Маленькая такая, да не слишком сильная.
Вернуть посудину, правда, пришлось как должно, и даже на холм затащить: сказалась здоровой — дюжь. А ленивице уже и это в тягость показалось. Так что решила она, что уж на следующий раз и пальцем не пошевелит! Следующий раз, долго ли, коротко ли, а подошел. На Имболк в том году даже снег лег. Вот как холодно было. Вот и решила ленивица сказаться больной. Мол, я к соседям в гости загляну, а к сиде на холм пусть кто из детишек сбегает. Ребятенка своего пришлось обмануть — сказали, что мамка к травнице ушла, лечиться.
Немайн лжу и не почуяла, в голос болящую пожалела, да сама котел и принесла. До дверей! Уж как та семейка веселилась да ухохатывалась — надо же, древняя сида у них на побегушках. Уже и придумали, как дальше быть, — мол, малышне достаточно прибежать, сказать: «Как в прошлый раз!» И ведь никакого вранья — ленивица опять к соседке уйдет! И пусть сида обратно посуду волочет! Только жене и этого мало показалось. Решила она и мужа обмануть. Да и убежала в гости, котел не вымыв. Дело-то зимой было, вода ледяная, греть — дрова расходовать. А котел жирный, оттереть нелегко. Муж посмотрел-посмотрел, да и решил: посуду мыть — работа женская. Не хочет жена — значит, придется делать сиде. И так уж себя настроил, чтоб помереть, а котел не мыть.
Тут и ушастенькая под окном нарисовалась. «Ну, где моя подружка?» — спрашивает. Муж, как уговорено, плечами жмет: «Как в прошлый раз!» — «А что котел весь в сале?» — «Так не мужское это дело — посуду мыть! А жена приболела… Выздоровеет — все перемоет. Хочешь — жди, не хочешь — мой сама». Удивилась сида. «А в походе как?» — «Ну, то в походе, а то дома». Вздохнула Немайн. Грязный-то котел в холм волочь совсем неловко, да и одежду перепачкать недолго. Опять же подруга приболела. Надо бы и помочь. «Вода, — спрашивает, — в доме есть теплая?»
А мужу лениво дрова таскать было. Так что подогрел он не бочку, не бадью, и не ведро даже. А так — кувшинчик! Сида посмотрела да и махнула рукой. Мол, хватит. Руки на груди сложила и запела. Муж ленивый, конечно, в окно… Но ничего, успел, страшного с ним ничего не стало. Даже увидеть успел, как вся посуда в доме маленькой стала. Даже и не детской, а вовсе как для мышей! Сида все помыла — кувшинчика как раз и хватило, котел свой в кулачок зажала, да и была такова. Тут и жена от соседей вернулась. Глядь, а все ее хозяйство было обычное, стало кукольное. Забыла Немайн посуду обратно увеличить. Ну и ленивица про все забыла. Юбки подобрала да побежала к холму ругаться-свариться. А там голо, пусто, ветер свищет… Покричала — никого. Стала прыгать-топать. Сида и выглянула.
Ну, ленивица ругать подруженьку. Мол, сделай посуду такого же размера, как и все остальное! А та только стоит себе, слушает. Потом и говорит: «Как-то ты выздоровела быстро, соседушка. Чем недужила то?» Так жена и попалась. Ведь что ни скажи — лжа выходит. Увидала сида, как над ней насмеялись, рассерчала. Ленивица — ни жива ни мертва. Немайн же говорит: «Ладно. Ступай себе домой. Будь по-твоему, будет тебе посуда такого же размера, как и все остальное! И докучать мне отныне не смей! Шаг на холм ступишь — косточек не соберешь. Ясно?» И глазами сверкнула так, что ленивица под гору кубарем покатилась…
Бросилась бегом обратно домой. Рада-радешенька, что жива осталась. Но на полпути поуспокоилась. И тем себя за страх утешала, что, пусть за котлом ей теперь снова далеко ходить, зато над сидой-судомойкой вся Ирландия смеяться будет. Вот и к дому подошла, а дома-то и нет. Пригорок — тот же, деревья — те же, колодец на месте, поля, мостик — все есть, а дома нет. Закричала. Забегала — да тут и споткнулась: стоит домишко, никуда не делся, только размером стал с пенек лесной. Сида не посуду увеличила, а скукожила и дом, и мужа с детьми. А сама ленивица осталась и без посуды, и без дома, и без припасов. Да в общем-то и без мужа. Уж как она до следующей ярмарки перебивалась — никто не знает. А только на ярмарках Коннахта да Мунстера на домик с карликами лет тридцать смотреть можно было. И им, и жене их и матери на прокорм хватало, да и трудиться особо не приходилось. Вот только смеялся народ совсем не над сидой…
Тут хмыкнул один из камбрийцев. Громко и насмешливо.
— Сказка хороша, да не к месту рассказана. Если б Немайн уменьшила самих саксов, а не их число, — вышло б по-твоему, что скукожила. А так — не получается. И вообще, у вас, в Ирландии, она была помоложе, понасмешливей, да, поди, и не такой искусной. А что она на самом деле утворила, это вы из моей байки поймете. История-то свежая, хоть я и не застал тех, кто все видел своими глазами, но деду своему доверять привык. Да и на кладбище ходил. На новое, христианское. Камни смотрел, проверял. Все верно.
