Зазвонили к вечерне, и Алина наконец поспешила в угловую комнату, отданную на эту ночь им двоим. Женщины, смеясь и галдя, пошли следом за нею, чтобы помочь ей раздеться. Не отставая от мужчин, они позволяли себе весьма вольные шутки, и Алина много раз заливалась румянцем, пока была приведена в надлежащий вид. Теперь ее наготу скрывал только плащ распущенных волос.
Вошел Рауль. На нем тоже ничего не было, кроме плаща, да и тот он сразу же скинул.
Разумеется, его коротко подрезанные волосы ничего не скрывали, но кому пришло бы в голову скрывать подобное совершенство?
Он улыбнулся Алине как ни в чем не бывало, хотя уже готов был к любви, и мужчины и женщины, не стесняясь, отпускали соленые шуточки и одобрительные замечания на этот счет. Второй раз в жизни Алина глядела на тайные части мужского тела и знала, что щеки ее давно уже стали пунцовыми, но это ее ничуть не заботило.
— Уйдите, — велел Рауль шумным дружкам и обнял Алину, заключая ее в надежное кольцо своих рук.
Она смутно слышала смех, стук закрывшейся двери, затем наступила тишина.
Тишина, Рауль и ее собственное нарастающее желание.
— Боишься? — спросил он.
Алина посмотрела в его потемневшие глаза.
— Совсем не боюсь. Ведь я предупреждала, что вид обнаженного мужского тела приводит меня в противоестественное возбуждение.
— Не вижу тут ничего противоестественного, любовь моя, — рассмеялся Рауль. — Напротив, быть может, это к лучшему, ибо ты сдаешь крепость сюзерену, способному удовлетворить твои нужды.
— Ловлю тебя на слове. — Ее руки меж тем уже жадно блуждали но его телу.
— А мне отчего-то страшно. — Рауль, видимо, не лукавил. Алина с восторгом заметила, что руки его дрожали, когда ласкали ее шею и высоко поднимали золотую копну волос, чтобы потом отпустить их и дать им вновь плащом укрыть ее плечи. — Ты похожа на сочную виноградину.
— Круглую?
— Обожаю все круглое. И сладкое. И сочное. Коснись меня еще, любимая. Я жажду твоих прикосновений.
Она прильнула к нему всем телом, касаясь мягкими изгибами его твердых мышц, легкими прикосновениями изучая его тело.
А его руки и губы блуждали по ней, гладя, сжимая, открывая заново, раздувая пламя ее желания до самых небес.
Алина почувствовала, как напряжена его плоть, и пожалела его, и чуть отстранилась, чтобы коснуться рукою.
— Не пора ли воину-победителю вступить в завоеванную им цитадель?
Он дрожал от нетерпения, но мягко отвел ее руку.
— Тебе не терпится сдаться, вижу я? Тише, тише. В таких делах все должно идти своим чередом. — И он крепко обнял Алину. — К примеру, мне следует проявлять осмотрительность. Откуда мне знать, искренне ли ты признаешь свое поражение? А вдруг ты готовишь для меня засаду?
— Засаду?! Да я совершенно безоружна!
Рауль рассмеялся, раскачивая ее в объятиях.
— Любовь моя, у тебя есть сокрушительной силы оружие. Твои волосы, глаза, щеки, губы, груди… Ах, — вздохнул он, любовно разглядывая ее груди, — они и сильного человека могут повергнуть ниц.
И, склонив голову, по очереди приник губами к обоим соскам, отчего Алина впилась пальцами ему в плечи.
— Мне кажется, — выдохнула она, — что они — самoe мое слабое место. Они сдаются все время!
Рауль лукаво улыбнулся и с новым рвением вернулся к прежним трудам. Он вытягивал каждый сосок высоко вверх, и Алина как будто падала в бездонную, раскаленную пропасть.
Потом он отнес ее на кровать. Она открыла глаза и точно в мареве, застившем взор, увидела его рядом с собою.
— Но самое твое слабое место — не там, — наставительно промолвил он и положил руку ей между ног.
— Ах…
— Да уж, ах. А я думал, ты запомнила хорошо, любимая.
Она запомнила, запомнила и душой, и телом. Тело встрепенулось, она уже отвечала ласке Рауля и без всякого принуждения широко раскинула ноги.
— Иди ко мне. Иди сейчас. Я хочу, чтобы ты был во мне.
— Скоро, уже скоро, любимая. В свое время, в свой черед. Сначала я должен убедиться, что твоя оборона пала окончательно…
Он целовал ее губы, шею, плечи, нежно посасывал мочки ушей, груди, и Алина не могла уже понять, где берет начало блаженство, обезоруживающее ее тело.
И посреди этого всеобъемлющего хаоса Алину вдруг осенило; мысль, яркая и внезапная, как зарница, мысль о том, что когда-нибудь, совсем скоро, она больше узнает об искусстве любви и сама сможет доводить Рауля до блаженкого беспамятства столь же легко, как сейчас он проделывал это с нею. Воистину, она готовила засаду, но вряд ли он стал бы протестовать.
И все-таки как сладко без страха, без колебаний отдаться уверенным, опытным рукам. Они, эти руки, так жарко ласкавшие ее, вдруг стали медлительно-нежными, губы прижались к ее губам, заглушая крики, и так, не отнимая своих губ, он лег на нее.
— Вот теперь, — шепнул он прямо ей в губы, — час настал, моя маленькая крепость.
И вошел в нее.
Первое, что почувствовала Алина — небывалое облегчение истомившейся плоти, но за облегчением пришла боль, и она невольно сжалась.
— Вцепись в меня ногтями, любимая. Пусть и мне будет больно.
Он снова закрыл ей рот поцелуем и одним ударом разрушил тонкую преграду ее девичества. Алина вскрикнула, но его губы заглушили крик, и изо всех сил впилась ногтями ему в спину; то был бессознательный порыв, но отчасти она помнила его слова. Что ж, это справедливо. Мужчина должен разделить с женщиной эту первую боль.
Миг спустя Рауль оторвался от ее губ и улыбнулся.
— Страшно было, да? — И чуть пошевелился внутри ее. — Так не больно?
Алина дивилась его самообладанию, ибо видела и чувствовала, как все в нем напряжено, подобно натянутой струне, от желания, которое росло и разгоралось и в ней самой.
— Нет, ничего. Продолжай. Прошу тебя, не останавливайся.
— Ты — жемчужина среди женщин, — шепнул он и, дав себе волю, начал двигаться все быстрее, сильнее, яростнее.
Конечно, больно было, и не только там, где ожидала Алинa, но сильнее боли было наслаждение, все полнее охватывавшее их пылавшие одним огнем тела. Она обхватила Рауля за плечи, обвила ногами его чресла, окружила его собою в упоении грубого обладания.
Лицо Рауля исказилось, и он оторвался от нее, задыхаясь, шепча ее имя. Она задрожала, любя каждый миг его покорности перед ее властью.
Рауль повалился на бок, обнял ее, притянул к себе, целуя в шею, а она тихо гладила его по влажной от пота груди.
— Пожалуй, теперь я разбита наголову, — пробормотала Алина. — Правда, хорошо?
— Все потому, что ты подкараулила меня. Теперь я навеки твой пленник.
