Вдруг стало светлее, деревья расступились – и путешественники вышли на старую вырубку. Сухие корни, отбракованные стволы, срубленные ветки лежали бесполезными кучами, цеплялись за одежду. Ноги вязли в трухе и гнили. Между мертвыми деревьями пробивались тугие прутья молодой поросли. На выкорчеванных пнях яркими пятнами расселились грибные семейства: желтые и пористые комки, багровые фонарики в белой сетке; грибы, похожие на мясистые цветы, и на волдыри, и на праздничные гирлянды, и на тюлевые оборки. Из-за вороха сухих еловых лап с шумом и треском выскочил Тошнотник, преследуя какую-то мелкую лесную тварь вроде белки, промчался как вихрь и исчез среди деревьев.
Мотылек несколько раз споткнулся о корни и решил, что больше идти не может. «Сейчас упаду и не встану, – подумал он. – Когда же наконец мы отдохнем?!» Он поглядел на высокие пни, изуродованные следами топоров, и уныло спросил:
– А разбойники здесь есть?
– Я не встречал. Прежде, говорят, водились. А что?
– Вдруг они нападут?
– На меня? – Кагеру даже сбился с шага, так его рассмешило подобное предположение. – Ха! Только полный недоумок в этих краях попытается меня ограбить. Меня же тут все знают!
– А если разбойники окажутся не местными? – не отставал Мотылек.
– Кому нужен нищий знахарь?
– Но у вас же с собой очень много денег!
Кагеру наконец остановился и обернулся к мальчику с видом, не сулящим ничего доброго.
– Если ты будешь орать об этом на целый лес, то разбойники несомненно нападут. Какое тебе дело до моих денег, короед?
– Никакого, – испуганно ответил Мотылек. – Я просто не понял, зачем мы всю дорогу собирали милостыню, если у вас столько серебра, что на него можно купить целый остров.
Кагеру вздохнул, поставил короба на землю. Мотылек тут же с облегчением скинул свой груз и растянулся рядом с ним. Вот оно, счастье-то: полежать на неровной земле среди колючего сушняка и гниющих опилок, чувствуя, как постепенно отходят одеревеневшие колени, и спине так легко без короба, что кажется – вот-вот полетишь.
– Это серебро не для пропитания, – сказал Кагеру. – Оно для дела. Если бы я начал работать за деньги, я был бы не вольный сихан, а аптекарь в Асадале, который ночи не спит, дрожа над своими сундуками. Деньги – такая зараза: не успел оглянуться, как без них уже не обойтись. Они связывают по рукам и ногам. Я бы и теперь не брал с собой серебра, но решил подстраховаться. Мало ли что может встретиться в пути. Вдруг пришлось бы давать взятки каким-нибудь чиновникам. Нельзя же убивать всех, кто мешает. Я человек немолодой, мне надо беречь силы.
Кагеру достал из короба тыкву с водой, отпил сам и дал глотнуть мальчику. Прохладная речная вода с привкусом торфа – как раз то, что надо: Мотылек почувствовал, что оживает. Даже лес глянул приветливей – уже не злобным чужаком, а скорее незнакомым дальним родичем.
– Ну а все-таки – если бы на нас напали разбойники, что бы вы стали делать? – спросил он, садясь на землю рядом со знахарем.
– Наверно, отдал бы им короб. Ничего особенно ценного у меня там нет. Еще не хватало – рисковать собой из-за связки монет!
– А если бы они захотели вас убить?
– Ну, у меня есть Тошнотник. Он вполне способен разогнать полдюжины лесных оборванцев.
– А если бы разбойников оказалась целая банда? У вас ведь даже нет оружия – только жалкий посох.
– Посох – тоже оружие, ты бы мог это понимать. Но я догадался, к чему ты клонишь…
Кагеру подумал мгновение – и сделал жест рукой, словно зачерпнул что-то из воздуха. Мотыльку внезапно сдавило грудь, в ушах зазвенело – и он увидел, как полупрозрачная коричнево-зеленая пыльца сама собой поднялась и повисла над землей. Словно облачко живого дрожащего тумана, подчиняясь движениям руки знахаря, она клубилась и свивалась в спираль, становясь все плотнее и гуще. Кагеру покосился из-под полуприкрытых век на завороженного Мотылька и сделал легкое движение – как будто бросил в его сторону пуховый мячик.
В тот же миг резко дунул ветер и в лицо Мотылька кинулся рой невидимых ос, свирепо жаля его щеки и лоб. Мальчик вскинул руку, чтобы прикрыться, раскрыл рот, но закричать не смог – гнилая древесная труха вперемешку с частицами мха и земли, густо заправленная крупным острым песком, мгновенно забила горло так, что он не мог ни пискнуть, ни вздохнуть.
– Так-то! – сказал сихан, наклонился к Мотыльку и хлопнул его по спине. В то мгновение, когда он опустил руку, ветер прекратился и коричнево-зеленое облачко трухи и песка с тихим шорохом осыпалось на землю. Мотылек разразился отчаянным, до слез, кашлем.
– Захотелось проверить, на что я способен? – спросил сихан, глядя в побагровевшее лицо мальчика. – Доволен теперь?
– Я не хотел… проверять… – прохрипел Мотылек, отплевываясь песком. – Я просто спросил…
– Разумеется, хотел. В другой раз не захочешь. Верно?
Мотылек кивнул – ему было не до споров. Кагеру спокойно допил остатки воды из тыквы, убрал ее в короб и поднялся на ноги.
– Подъем, короед. Еще четыре с половиной ри – и мы в Сасоримуре. А там остается только пройти через Скорпионье Ущелье – и до моей усадьбы рукой подать.
Мотылек с трудом поднялся, взгромоздил короб на спину, сделал пару шагов – и застонал.
– Не притворяйся, – сказал наблюдавший за ним сихан. – Я прекрасно представляю себе возможности мальчика твоих лет. Никто не требует, чтобы ты проходил по двадцать ри в день, как взрослый мужчина. Ты устал – это вполне естественно. Но еще пару-тройку ри ты запросто способен одолеть.
– У меня очень болят ноги! – взвыл Мотылек.
– Ах, болят? – дружелюбно переспросил Кагеру. – Ты просто не знаешь, что такое настоящая боль…
Но не успел он протянуть руку к уху Мотылька, как тот отскочил в сторону и почти бегом устремился по тропе, молча волоча короб.
– Неужели сил прибавилось? – крикнул ему вслед Кагеру. – Чудеса!
И посмеиваясь, пошел за ним.
Вскоре, как будто нарочно, тропа пошла вверх. Сначала плавно, постепенно, а потом так круто, что местами путешественникам приходилось карабкаться, помогая друг другу и цепляясь за торчащие между камней корни. Измученный Мотылек уже начал было думать, что настает его погибель, когда Кагеру остановился и позвал:
– Иди сюда, погляди-ка!
Мотылек подошел к нему и увидел, что они незаметно взобрались на самую вершину холма и стоят как бы на краю гигантской зеленой чаши, до краев наполненной тенями. Края чаши – зубчатые склоны соседних холмов, подсвеченные заходящим солнцем. В долине, куда уже спустилась ночь, светится далекая россыпь огоньков. А за северным краем чаши поднимается к розовому небу целая череда холмов, один другого выше. Самые дальние кажутся огромными синими волнами, постепенно превращаясь в лиловые облачные громады, размывая границу между землей и небом. Это же горы, осознал Мотылек. Настоящие горы!
