Теперь мальчик ушел гораздо дальше, чем в прошлый раз. Он беспрепятственно добрался до самого перевала, где наконец остановился перевести дух. Слева круто поднимался лесистый склон горы, блестя проплешинами голых скал, справа, как туманно-зеленое море, волновались кроны деревьев. Снежные вершины Комасон на горизонте были неотличимы от розовеющих предвечерних облаков. Далеко внизу едва виднелись за лесом маленькие, словно игрушечные, крыши Сасоримуры. Мотылек вздохнул и взвалил на плечи короб. Большая, самая трудная, часть пути была пройдена.
Вдруг за спиной раздалось тихое рычание.
– Опять ты! – закричал Мотылек, круто разворачиваясь.
В пяти шагах позади него стоял Тошнотник. Из его приоткрытой пасти вырывалось предупреждающее рычание.
– Пропусти меня, проклятый людоед! Я всё про тебя знаю!
Мотылек поудобнее перехватил кочергу.
– Вот что у меня есть на этот раз! – Он показал оружие волку. – Я ее наточил, имей в виду. Смотри, пырну!
На загривке Тошнотника вздыбилась шерсть, из пасти выглянули белые клыки.
– А я не боюсь! – заорал Мотылек. – Ты мне все равно ничего не сделаешь! Сихан запретил тебе меня трогать! А мне убить тебя никто не запрещал!
Волк, не переставая глухо рычать, обошел мальчика и перегородил тропу, как бы приказывая: «Ну-ка повернул обратно!»
– Никуда я не поверну, – сквозь зубы ответил Мотылек и шагнул ему навстречу, занося кочергу, как копье. Ему в самом деле было почти не страшно – так он был зол. К тому же он не верил, что Тошнотник что-то ему сделает. Самое худшее – закинет на спину и отнесет обратно в долину.
Волк оскалился, наклонил голову. Он не собирался отступать. Мотылек пригнулся, сжал кочергу…
– Так, это еще что за игра в гляделки? – раздался голос сихана.
Кагеру выбрался из зарослей, подошел поближе и окинул взглядом всю картину – Мотылек и Тошнотник стоят едва ли не нос к носу и меряются ненавидящими взглядами.
– Эй, короед, тебе жить надоело? Тошнотник, конечно, волк воспитанный, но всему есть пределы…
Мотылек, тяжело дыша, опустил заточенную кочергу. В голове у него крутилась одна мысль: «Проклятие, опять ничего не вышло!»
– Как вы здесь оказались? – мрачно спросил он.
– А зачем ты запер в ларе Мисук? Она так вопила, что я услышал на соседней горе…
Сихан покачал головой. Мотылек напрягся, готовясь к взбучке. Но знахарь только махнул рукой Тошнотнику, приказывая ему убираться с тропы.
– В следующий раз я разрешу ему что-нибудь у тебя откусить, – сухо сказал он Мотыльку. – Он давно об этом мечтает.
Мотылек, как будто о чем-то вспомнив, снова поднял кочергу.
– Не подходите!
– Ты чего? – удивился сихан.
– Я обо всем догадался! Еще утром думал – откуда на крыльце красные пятна, а потом смотрю, у Тошнотника вся морда в крови. Вы натравили его на гонца!
– Я не натравливал, – возразил Кагеру. – Тошнотника не надо натравливать. Он и сам…
– Это вы приказали Головастику убить слугу! Я сам слышал!
– Помилуй, всё не так. Я велел Головастику проводить его до вырубки, а уж дальше у него был свободный выбор: или возвращаться домой, или шепнуть словечко Тошнотнику. Головастик все правильно понял. Для него это что-то вроде урока. Он ведь хочет стать мокквисином. А колдунов с чистыми руками не бывает. Это его личный выбор, – повторил знахарь. – Я его не принуждал.
– Ну конечно – как меня!
– Ты еще никакого выбора не делал.
– У вас я ничему не хочу учиться!
– Пока ты учишься только послушанию и трудолюбию. Тебе это очень пригодится в жизни, поверь. Любое обучение – это прежде всего однообразный тяжкий труд, иногда неприятный, иногда страшный, но, к сожалению, необходимый…
Не переставая говорить, Кагеру быстрым движением выхватил кочергу из рук Мотылька и засунул ее за пояс.
– Пошли домой, – приказал он не допускающим возражений тоном.
Мотылек стоял угрюмый, не желая мириться с очередным провалом. Кагеру устало вздохнул:
– До чего же вы все мне надоели!
– А что еще? – Мотылек поднял голову.
– Ученики разбегаются как тараканы. Вот и Головастик тоже с самого утра куда-то пропал.
К ужину Головастик так и не вернулся. Снова пришлось кухарить Мотыльку, поэтому на столе не оказалось ничего, кроме вчерашней каши-размазни. Как только каша согрелась, тут же примчалась голодная Мисук и принялась с пронзительным мяуканьем вертеться вокруг котла.
– Ага, ты-то мне и нужна! – Мотылек схватил ее за шкирку и несколько раз с силой встряхнул. – Гадина! Предательница!
Мисук взвыла дурным голосом и забила лапами по воздуху, пытаясь добраться до мучителя. Вдруг кто-то так треснул Мотылька по затылку, что он едва не упал. Мисук выскользнула из его руки и спряталась за посудный ларь.
– Не смей бить кошку! – резко сказал сихан. – Еще раз увижу, что вы с Головастиком ее шпыняете…
– Так она сама лезет!
– А ты ей скажи словами – она умная, поймет.
– Проваливай из кухни, дура полосатая, – злобно сказал Мотылек.
Мисук, разумеется, и ухом не повела, только сверкнула глазами из-за ларя.
За столом без Головастика было как-то пусто. Хотя один его запах обычно отбивал у Мотылька аппетит. Зато притащилась кошка и уселась рядом с Кагеру, словно нарочно, чтобы побесить Мотылька.
– Это нечестно, – ворчал тот, накладывая себе комковатую бурую кашу. – Мисук больше всех пакостит, а ее даже попинать нельзя. Вас-то, учитель, она и так боится, а мне что делать, спрашивается?
– Мисук – девица, – заметил Кагеру. – Ударить женщину – оскорбить ее и себя.
– Ха! Девица с грязным хвостом!
Кагеру с непонятным выражением поглядел на кошку, которая старательно умывалась лапкой, делая вид, что каша ее нисколько не интересует.
– Убить женщину, в принципе, можно. В сражении, например. Или казнить. Но оскорбить, унизить – ни в коем случае. Наши предки, традиции которых я глубоко уважаю, и помыслить о таком не могли. Ты, конечно же, не знаешь, что в древнем Кириме женщина считалась главой рода. Мужчина получал власть только на время войны, а в мирное время всем заправляли матери-старейшины… А какие в древности были шаманки – богам приказывали! Мы, нынешние знахари, им в подметки не годимся. Теперешнее гнусное отношение к женщинам, навязанное имперцами, нам еще аукнется.
– А мне казалось, что вы женщин презираете, – с набитым ртом заметил Мотылек.
– Так они все выродились. Имперский идеал женщины – наседка, безмозглая кукла для кухни и постели, которую можно продать и купить. Нынешние женщины и сами на себя смотрят как на товар. Где мудрые старицы, где воительницы, где великие чародейки? Нет их больше! У современных барышень все мысли только о том, как бы понежиться, полакомиться и развлечься. Ах да – и завести любовника. Правда, Мисук?
