Ким проходил мимо теней, отводя глаза. Здравый смысл подсказывал: лучше с ними не связываться. Стоит ли их тревожить? Ну их, пусть остаются, где есть. Ведь не просто так они слетелись сюда. Ким со всех сторон чувствовал их терпеливое, покорное ожидание. Но что таится за ним? Вот бесконечная нежность и такая же бескрайняя грусть. Невольно присмотрелся – и тень обрела форму: незнакомая монахиня с ребенком на руках. Немолодое, изможденное, доброе лицо. Монахиня явно хочет что-то ему сказать. Ким на мгновение заколебался – может, позвать ее? Неужели она не подскажет, как выбраться отсюда? Но, подумав, прошел мимо – монахиня не выглядела существом, которое может кого-то куда-то вывести. Она сама казалась жалкой и потерявшейся.
Ким повернулся в другую сторону – и его даже в жар бросило: он столкнулся взглядом с призрачной Желтоглазкой. Протянул руку, хотел позвать, даже не думая, что из этого выйдет, но натолкнулся на ее взгляд и остановился – столько жгучей ненависти было в нем. «Это не она, – подумал он. – Кто-то другой в ее обличье. Желтоглазка на меня ни разу так не посмотрела».
Ким остановился. Он чувствовал, что не может идти дальше, словно воздух загустел, а рыжая земля липла к стопам. Тени осмелели, приблизились, окружили его кольцом. Теперь Ким мог рассмотреть любую из них. Вот это, без сомнения, бабушка Ута. Она протягивает вперед руки, но не видит его – у нее слепые глаза и странное темное пятно на лбу. Ким давно уже знал, что она мертва. В деревне потом рассказывали, что она умерла от горя в ту ночь, когда квисины сожрали ее внука. Ким своими глазами видел ее могилу – травяной холмик на высоком берегу Микавы.
«Может, я тоже умер? – почти равнодушно подумал Ким, сам удивляясь, почему эта мысль его не ужасает. – Горная ведьма убила меня ночью. Утопила в заводи… Нет! Нельзя так думать – иначе никогда отсюда не выберусь! Это просто какое-то колдовство. Ведьма зачем-то напускает на меня мороки из моего прошлого… Хотя той монахини я не помню. И этих двоих тоже…»
Из толпы теней рука об руку выступили двое – юноша и девушка в белых погребальных одеяниях. Они, вероятно, тоже мертвецы. Но разве может умереть фея? Женщина никем, кроме феи, быть не могла. А рядом с этой девушкой, прекрасней которой Ким не встречал, стоял он сам. Или не он сам, но кто-то очень на него похожий. Оба призрака смотрели на Кима так ласково и приветливо, что у него почему-то защипало в глазах. Он точно знал, что эти двое не причинят ему зла. Куда бы они ни привели его, там ему будет хорошо – они об этом позаботятся. Ким шагнул к ним навстречу. Какие прекрасные лица… А что это за темные полосы у них на шее?
«У них отрублены головы», – сообразил Ким. Он промедлил мгновение… и тут увидел позади них третью тень. Прозрачный, легкий призрак – стройный и гибкий, как лук, быстрый, как ветер; длинные белые волосы, прохладные синие глаза… Он одновременно и хрупок, и силен, но самое главное – он свободен.
– Дед! – громко воскликнул Ким. – Я заблудился! Выведи меня отсюда!
Призрачный Хару взмахнул широкими рукавами погребального платья и взлетел, маня за собой внука. Ким последовал за ним в небо безо всяких усилий и сомнений. Волшебный лес остался внизу, и внезапно Ким понял, что это никакой не лес, а самый обычный горный луг. Посреди луга одинокой звездой горел костер, разбрасывая вокруг себя рыжие отсветы. Рядом с костром никого не было. Зачем он тут, кто его разжег, кто поддерживал? Хару и Ким поднимались все выше, а внизу, порхая над травами и папоротниками, во все стороны разлетались белые ночные мотыльки. Порыв ветра подхватил Кима, завертел и бросил в пустоту…
* * *
– Эй, просыпайся! – кто-то тряс Кима за плечо.
Ким встрепенулся, очумело поднял голову. Его окружал непроглядный мрак.
– Что… – прохрипел он почти беззвучно. Попытался откашляться, но горло отозвалось болью.
Из темноты пахнуло запахом мокрой шерсти.
– Сколько можно дрыхнуть? – раздался резкий старушечий голос. – Утро на дворе!
– Утро?! – Ким сел и тут же зашипел, стукнувшись макушкой о камень. – Куда ты меня затащила? Какого беса там бросила?! – хриплым голосом напустился он на бабку, кипя от злости. – Ты!.. Ты не святая старица! Ты лешачиха!
– Уймись, – строго сказала бабка.
Ким открыл рот, собираясь как следует отругать каргу… и вдруг с удивлением почувствовал, что вся его злость куда-то испарилась, словно подчинившись бабкиному приказу.
– Вот у меня первый муж такой же был, – добродушно добавила старуха. – Спросонья вечно злой, как бес. Правда, он и был бесом. А ты чего яришься? Сон плохой приснился, что ли?
Ким пробормотал что-то неопределенное.
– Пошел бы умылся – грязный, как поросенок, – старуха куда-то прошуршала в темноте.
Булькнула вода, посыпались камешки. Ким осознал, что тьма уже не такая кромешная, как прежде. И почти сразу догадался, куда его занесло. Это была пещера окаменевшего учителя Жаба, куда его во сне заманила бабка. Ким почувствовал облегчение. Значит, все ночные странствия, встречи и полеты над лугом ему приснились.
Ким не без труда поднялся на ноги. Он почти не чувствовал своего тела: шея занемела, ноги подгибались, руки дрожали, вдобавок зверски саднило горло. Вот что значит провести ночь на сыром камне, с досадой подумал Ким. Все его тело густо покрывала белесая пыль, вероятно, осыпавшаяся с потолка пещеры, вперемешку с мелким лесным сором. Ким встал, отряхнулся, подошел к выходу и высунул голову из пещеры.
Бабка опять обманула его – еще даже не рассвело. В колдовском зеленоватом небе ярко сияли звезды. Только вершина Иголки излучала призрачно-розовый свет. Предрассветный бор утопал в глубоких сизых тенях, осока матово блестела от росы.
– Как красиво! – невольно вырвалось у Кима.
Среди прибрежных камней, как лесной зверь, бесшумно появилась бабка.
– Пошли, отведу тебя к монастырю, – буднично сказала она.
Глава 18
Мотылек меняет имя
Мотылек открыл глаза. Вокруг всё было серым. Высоко над головой в размывах водянистых туч чуть розовело небо. Пасмурный осенний рассвет.
Он приподнял голову, оглянулся – и обнаружил, что лежит на чужой веранде, заботливо укутанный плотным одеялом из козьей шерсти. В саду царила безмятежная тишина. Было слышно, как срываются с веток желтые листья и с царапающим шорохом падают в сухую траву. Где-то в доме разговаривали женщины. Звякнула посуда, кто-то приглушенно хихикнул. Неожиданно громко и близко прошлепали тяжелые шаги.
– Проснулся? – раздался знакомый недружелюбный голос.
На веранду вышел староста Мамуши. От него несло перегаром, под глазами набрякли мешки. Длинные усы придавали ему особенно скорбный и торжественный вид.
– Ночью меня разбудили сыновья – дескать, лес горит! – без предисловий заговорил он, грузно садясь на край веранды. – Вышел я на крыльцо, гляжу – над горой поднимается огненный столб до самых облаков. Вся Сасоримура ночь не спала – стояли, смотрели да гадали, что мокквисин там такое учудил. Я-то втайне думал – мокквисин жжет свою хибару, следы заметает. Ан нет. Уж и пожар начал угасать, как вдруг выходит из лесу чумазый мальчишка с кошкой на руках. Люди его окружили, спрашивают, что стряслось, а он словно не в себе. Только и удалось от него добиться, что все умерли – и чародей, и его ученики, и бесовский волк, – Мамуши сплюнул в траву, – а потом упал без памяти…
