Я обиделась и растерялась, не зная, как реагировать на подобные заявления.
– Интересно. И давно ты это осознал?
– Давно, наверно. Но гнал от себя эти мысли. Сам себе врал, что все будет хорошо, ты поймешь меня, поможешь…
Макс глубоко вздохнул, помолчал полминуты и снова стал прежним. По крайней мере, с виду.
– Я хочу от тебя освободиться, – ровным голосом сказал он. – Полностью и навсегда. Больше ничего.
– Ах, освободиться, – слегка уязвленная, повторила я. – Всего-то. Ну, я могу тебе подсказать, как этого добиться.
– Сделай милость, – слабым голосом попросил Макс.
Я повернулась к дороге, прищурилась и посмотрела на ларек и парочку в черном и белом.
– Значит, так. Во-первых, надо взглянуть на объект любви без розовых очков. Увидеть его таким, какой он есть. Например, у меня несколько серьезных недостатков. Я слишком мягкая, снисходительная к людям…
– Неужели? – еле слышно произнес страдалец.
– Чрезмерно альтруистична, а люди этого не ценят; не умею отказывать просьбам…
– Все твои недостатки я давно изучил. Можешь не продолжать.
– Во-вторых, надо осознать, что объект любви тебя недостоин. Что ты сам возвел его на пьедестал, тогда как его истинное место гораздо ниже. Сначала это трудно, но надо стараться, регулярно внушать себе: «Он полный урод, и все это видят, у одной меня что-то с глазами…»
– Я так не могу, к сожалению.
– Надо. Наверно, это самое главное. Можно сколько угодно позволять топтать себя ногами и при этом сиять от счастья, но на тысяча первый раз ты вдруг задаешь себе вопрос: «А на фига? Ради кого я тут мучаюсь, расходую нервные клетки, которые, как известно, не восстанавливаются? Ради вот этого?»
– Я прекрасно знаю, ради кого я позволяю топтать себя ногами. Я знаю тебе цену, Гелечка. Понимай это, как хочешь. Но к моим чувствам она не имеет никакого отношения.
– Да, тяжелый случай, – согласилась я. – О, идея! Надо, чтобы объект любви сделал тебе какую-нибудь ужасную гадость. Оскорбил, унизил, высмеял. Подставил. Назначил свидание и не пришел. Взял конспекты списать, потерял и не извинился.
– Да, конспектов ты у меня еще не брала, – усмехнулся Макс. – Это упущение. Все остальное ты со мной уже проделывала, и неоднократно.
– Ну, тогда и не знаю, что посоветовать, – сокрушенно покачала я головой.
– Можно кого-нибудь убить.
Я нервно рассмеялась:
– Тебя или меня?
– Для меня это самый реальный способ освободиться, – серьезно сказал Макс. – Если не придумаю других, тогда даже не знаю, что делать.
Мы шли вдоль бетонного забора, привычным путем направляясь к остановке трамвая. Сумбурные впечатления от недавнего побоища в стране вечных снегов и последующего безумного путешествия постепенно отступали, казались с каждым шагом все более нереальными. Здесь, на улице Савушкина, было куда приятнее. Жарило солнце, мокрые газоны ярко зеленели, дул легкий ветер, то теплый, то прохладный, с кислинкой. От нагревшегося на солнцепеке асфальта пахло близким летом.
– Вот ты говоришь, убить, – рассеянно сказала я. – А хоть знаешь, что такое смерть?
– А ты? – тихо спросил Макс.
– Я-то по опыту знаю. Каждому настоящему мастеру реальности надо пройти через смерть – свою и чужую. Человеческая жизнь – одно из проявлений высшей реальности, на манипуляции с которой в душе у каждого человека поставлен блок. И снять его может далеко не каждый, – заявила я, только потом заметив, что цитирую Князя.
– Только избранный? – усмехнулся Макс. – А я, значит, к ним не отношусь. Признайся, в этом все дело?
– Да при чем тут это! Словом, Макс, зачем тебе вся эта никому не нужная любовь? Да и нет на свете никакой любви, – подумав, добавила я. – Есть увлечение, восхищение, уважение, симпатия. Влюбленность, наконец. Все это временные помрачения сознания. Миражи. А когда они проходят, остается дружба. Так почему бы нам не миновать все эти стадии и не перейти сразу к окончательной…
– Эх, Гелька, Гелька… – с тяжелым вздохом произнес Макс. – Ты только не обижайся, но мне иногда кажется, что у тебя чего-то в голове не хватает. Ты ведь понятия не имеешь, что такое любовь!
Несмотря на предупреждение, я все-таки обиделась.
– Ну и что это, по-твоему?
– Любовь – это самое ужасное чувство на свете, – мрачно заговорил Макс. – Представь себе чувство абсолютной зависимости. Оно связывает по рукам и ногам, лишает воли, превращает в раба. Можно сразу поддаться, можно сопротивляться, но это бесполезно. Сначала это казалось мне унизительным. Я переживал, трепыхался, чего-то затевал… Но однажды понял, что ничего оскорбительного в этом нет – когда окончательно перестал думать о своих интересах. Ты просто живешь жизнью другого человека. Его обидят – тебе больно. Его похвалят – ты радуешься. Мне казалось, что только одно невозможно вынести – если он тебя отвергает. Но я понял, что можно принять и это. Принять чужое желание как свое. Ты говоришь: пусть будет так, как ты хочешь. И уходишь.
И Макс, неожиданно ускорив шаги, ушел вперед, обогнав меня, – как уходил уже много раз. Только недалеко и ненадолго.
– Значит, так? – глядя в сутулую спину, подумала я с ожесточением, которое меня саму удивило. – Сначала попробуй прожить без меня хоть сутки!
На этот раз Макс выдержал-таки характер и удалился, даже ни разу не обернувшись. А я прогулялась по набережной, съела мороженое, посидела на скамейке, подставив лицо солнцу и ни о чем не думая. Б закрытых глазах от солнца расцветали оранжевые круги, воздух пах свежей травой, бензином и теплой пылью. Я загорала и оттаивала, чувствуя себя так, как будто перенеслась из зимы в лето: телом, душой, мыслями. Пусть вся эта история останется в прошлом. Только одно дело еще не закончено. Я выполнила договор. Теперь Князь Тишины должен вернуть мне сердце.
ГЛАВА 12
Шесть часов, станция метро «Пионерская»
Облака плывут и кружатся в пустоте небес. Благодаря пустоте превращения могут совершаться без конца.
Гуань Инь Цзы
На верху главной лестницы училища издавна было общеизвестное тайное место: площадка под самой крышей, пыльная, темная и заваленная всяким хламом. Года два-три назад я любила там прятаться, учинив какую-нибудь пакость товарищу по группе – например, толкнув под руку, смазав краску или пролив воду на акварель. Еще я уходила туда дуться, когда на кого-нибудь обижалась. Вот и теперь я сидела там, на верху лестницы, под чердачным люком, на куче старых мольбертов, и плакала навзрыд. Слезы стекали по щекам, и я их не вытирала, только слизывала соленые капли, затекавшие в углы рта. Потому что моя роль была сыграна, жертва принесена, сердце возвращено, и Князь Тишины сообщил мне, что покидает меня навсегда. Разве еще вчера я могла представить, что это известие так на меня подействует?
