Но что делать? Можно ли спасти род Калева, не убивая нерожденное дитя? И Ильмо так далеко — ничем не поможет, даже советом…
«Вяйно!» — неожиданно вспомнила Айникки — и ей сразу полегчало. Недаром Ильмо, уходя в Похъёлу, советовал ей перебраться к нему жить. А она вот задержалась. После того памятного гадания и ухода Ильмо отец и мать совершенно переменились. Ни единого недоброго слова о суженом Айникки не слышала, одни похвалы его отваге и молодечеству. И о ней самой так заботились, так лелеяли, что она и подумала — зачем ей переезжать к старому колдуну, если дома стало так хорошо?
«Надо было послушать Ильмо, — подумала Айникки с запоздалым раскаянием. — Разнежилась под родительским крылышком… А живи я у Вяйно, небось кукла Ильматар не заговорила бы со мной!»
Айникки решительно отвернулась от отчего дома. На миг ей стало страшно. Вдруг Вяйно скажет ей то же самое, что Локка?
«Не скажет, — подумала она. — Он ведь пообещал Ильмо меня защитить. А потом, Вяйно знаменитый чародей! Что ему стоит снять проклятие с рода Калева?»
Небо над рекой начало розоветь. Скоро взойдет солнце… И с первыми его лучами Локка наверняка поспешит к Антеро. Значит, бежать надо прямо сейчас.
«Пусть лучше все они будут против меня, чем друг против друга», — решила Айникки и пошла прочь из Калева. Босая, простоволосая, в одной рубашке… А ночи были холодны, и перед рассветом на траве часто лежал иней. «Ничего, — утешила себя Айникки, ускоряя шаг. — Побегу быстрее, так и согреюсь».
И побежала.
Глава 5
Кто-то ходит вокруг
На следующее утро, отоспавшись после вчерашних страстей, Ильмо и его спутники отправились дальше. Тихое озеро, которым обернулась зачарованная топь, оказалось последним препятствием на их пути. Сразу за ним сырые мхи сменились черничниками, ельники — борами, растущими на пологих песчаных склонах. Начинались предгорья. Впереди вставали лесистые отроги длинной гряды, что отделяла Похъёлу от мира людей.
Несмотря на то что дорога вела в гору, путешественники шагали бодро, болтая и перебрасываясь шутками на ходу. После приключения на болоте их радовало всё — и солнце, пригревающее в полдень, и даже ночной холод. Еще бы — чудом спаслись от мерзкой смерти. Никто не сомневался, что, если бы не догадливость Ильмо, кикимора так или иначе погубила бы их.
…Придя в себя, Ильмо сразу же рассказал друзьям, о чем беседовал под землей с призраком девушки-туна.
— Вяйно ведь как-то упоминал, что только двое райденов добирались до самых Врат Похъёлы — он и Тиира. Но едва ли Вяйно стал бы пытать врагов. Тут-то я и догадался насчет Тииры. Что его имя на древнем языке значит «чайка», я уж потом вспомнил.
— И тут этот Тиира нам всем подгадил! — заключил Ахти.
— А мне вот что любопытно, — сказал Аке. — Границу мы перешли — значит, эти земли принадлежат Похъёле. Так почему же Лоухи не освободила эту девушку, если ее посмертие для тунов так ужасно?
— Может, она не знала, — ответил Йокахайнен. — А может, знала — но сочла, что зачарованная трясина на границе для нее полезнее, чем какая-то там девчонка, погибшая десятилетия, а может, и столетия назад. Это вполне в духе Лоухи. К тому же мертвая колдунья наверняка была не из ее клана…
— Эх, жалко, Вяйно с нами нет, — сказал Ильмо. — Мне бы очень хотелось узнать, как она ухитрилась разделить свою душу надвое и породить эту кикимору…
— О какой из душ ты говоришь? Есть лиль — Дыхание, а есть ис — Тень. Так говорят наши нойды. Лиль дана тебе от рождения как бы взаймы. После смерти она сразу покинет тебя и вселится в новорожденного ребенка, потому что ее притягивает юная жизнь. Ис же уходит от тебя во сне и в болезни, странствуя в образе полярной совы. Но после твоей смерти ис отправится вместе с тобой в Хорн — или, у вас, в Маналу, — где проживет еще столько же, сколько ты прожил на земле. А потом начнет перерождаться, таять, понемногу превращаясь в животное, потом в рыбу, потом в водяного жучка… и наконец — исчезнет совсем…
— А кости-то в яме были человеческие, — заметил Калли, с любопытством слушавший разговор о тайнах бытия.
— Да, я тоже это заметил, — кивнул Ильмо. — Но я разговаривал с призраком девушки-туна…
— Ничего удивительного, — тут же отозвался Йокахайнен. — Туны сотворены магией Калмы не из воздуха и не из северных птиц, а из какого-то человеческого племени — может, и вашего. По их легендам, прародительница тунов пришла с юга, и крыльев у нее не было.
— И откуда ты все это знаешь, Йокахайнен! То есть, если бы похъёльцы перестали поклоняться Калме, они стали бы обычными людьми?
— Может быть…
День за днем они без происшествий шли через ельники и сумрачные долины, через вересковые пустоши и скалистые распадки, постепенно поднимаясь всё выше. Иной раз, оглянувшись назад с какого-нибудь крутого пригорка, Ильмо видел волнистые холмы в голубой дымке — леса, леса до края земли. Родная земля оставалась позади. Впереди вздымалась темная стена гор, перегородившая небо. И над ней, как острые волчьи клыки, — два снежных пика-близнеца Врат Похъёлы.
Вскоре выдался такой теплый, солнечный день, словно опять вернулось лето. Темная зелень сосен в синем небе, запах смолы… Только в воздухе кружились принесенные откуда-то ветром маленькие зубчатые желтые листочки. Ильмо сначала показалось, что это листья земляники, но потом он с удивлением узнал в них березовые.
— Горы не пускают сюда холодные ветра с севера, — объяснил всезнающий Йокахайнен. — Но как только мы перейдем на другую сторону хребта, так из лета попадем сразу в зиму. Вам даже не представить, как сурова тамошняя земля. Во внутренней Похъёле, к примеру, вообще не растут деревья — только вот этот ползучий березняк…
— Что ж, будем наслаждаться теплом, пока можем, — сказал Ильмо, подставляя лицо солнечным лучам и вдыхая здоровый, терпкий запах нагретой смолы, — Как здесь славно! Как будто мы и не в Похъёле.
Йокахайнен фыркнул.
— Ты дважды неправ. Во-первых, это не совсем Похъёла. Настоящие владения тунов начинаются за горами, сюда они не летают без крайней необходимости. Это ничьи земли, пустые и отравленные, которые Калма постепенно населяет своими рабами — вроде той кикиморы… А во-вторых, тут далеко не безопасно. Сегодня утром я проверял узелки…
Неспешная беседа была нарушена громкой руганью. Ильмо нахмурился, солнечный день перестал его радовать. Снова — уже не в первый раз — разгорелась ссора между Ахти и Калли. Калли никогда не отличался покладистым нравом и не умел держать язык за зубами, а в последние дни и вовсе потерял страх, как будто нарочно нарываясь на неприятности. Аке только посмеивался в ответ на дерзкие выходки мальчишки, Йокахайнен вовсе не обращал на него внимания. Но Ахти Каукомьели был не из терпеливых.
— Я не твой холоп! — доносились вопли. — Иди и собирай хворост сам!
— Поговори тут, сопля!
