— Лоухи, как же так? — раздались голоса. — Оказывается, всё это в самом деле устроила ты?
Лоухи молча слушала, подавляя бешенство. Поздно затыкать рот карьяла — слово произнесено и услышано. Теперь как бы не пришлось оправдываться перед всем кланом за разрушение Луотолы! Много месяцев Лоухи размышляла, как поступить с сампо, и тут пришел этот мальчишка и своей наглостью спутал ей все планы. Нужно было срочно принимать решение…
— Ты действительно знаешь, как очистить Луотолу? — спросил Ильмо на языке карьяла пожилой тун.
— Да, мне подсказали боги, — твердо сказал Ильмо. — Воля богов привела меня в ваши земли, ибо Луотола угрожает всему миру, а не только вам! Я послан осушить этот отравленный источник, выдернуть ядовитую иглу и отнести ее туда, где она никому не навредит! Вернуть похищенное богам!
— Ты закончил? — ледяным голосом спросила его Лоухи.
Ильмо кивнул.
— А теперь послушайте правду! Родичи, туны клана Ловьятар, к вам обращаюсь! — зазвучал под резными сводами ее скрипучий голос. — Помните ли вы тот поход, из которого я привезла сампо? Многие его помнят, а иные в нем участвовали сами. Помните ли вы пророчество Филина о том, что сампо, источник нашего блага, будет похищено человеком из рода Калева? Сама Калма назвала мне имя вора, — Лоухи снова обернулась и выбросила перед собой руку: — Вот он, Ильмаринен из рода Калева! Тот, кто отнимет у нас сампо и вместе с ним — силу и власть. Вот он, кого я искала много лет, чтобы пророчество не сбылось и народ Ловьятар мог жить в мире и достатке. Ради этой цели — вашего блага, сестры и братья! — я отправила на его поиски моего сына Рауни. И вот этот карьяла, который сейчас говорит о всеобщем благе и восстановлении целостности, — его убил собственными руками! Застрелил исподтишка и надругался над трупом! Отрубленная голова Рауни и поныне торчит на шесте посреди его гнездовья, а тело выброшено в лес на поживу зверям! А потом, вместо того чтобы сидеть тихо в своей лесной норе, он набрался такой наглости, что явился сюда и требует, чтобы мы отдали ему сампо — сами! Неслыханное дело! А вы, вместо того чтобы растерзать убийцу и наглеца на месте, хотите отдать ему наше великое сокровище добровольно? Разве вы не понимаете, что он не сказал ни слова правды? Какое имеет значение, какие слова он плетет? Смотрите в корень — не слова, но намерения! Слов прозвучало много! Намерение же одно — забрать сампо себе!
— Вовсе не себе! — начал Ильмо, но его уже никто не слушал.
Вокруг снова поднялся крик. Туны рода Ловьятар вскочили с мест, расшумелись…
Ильмо поймал взгляд стоящей рядом с ним Ильмы и по ее глазам понял, что если до того все шло хорошо — то теперь положение изменилось…
— Сампо принадлежит роду Ловьятар! — гремел голос Лоухи. — Мы вернем его сами. Для этого я и собрала вас всех здесь! Мы напоим Калму его кровью и кровью его приспешников — и сампо вернется к нам, и мы станем еще могущественнее, чем прежде!
Шум в зале поднялся такой, что нельзя было разобрать больше ни слова…
— Эй, Ильмо, — крикнул ему в ухо Аке, — сдается мне, что нас сейчас разорвут в клочья!
— Если у тебя в запасе есть что-то еще, не тяни, — сказала Ильма с отчаянием в голосе, видя, что мать указывает рукой в их сторону и что-то кричит.
— Да, — сказал Ильмо.
Время вдруг замедлилось. Он видел искаженное лицо Лоухи и ее горящие торжеством глаза… Видел латных тунов, которые приближаются к нему, собираясь волочь на жертвенник… Видел, как клубится тьма в глазах Калмы…
Пожалуй, ждать было уже нечего.
— Ахти, — сказал он, — давай. Разорви материнский оберег.
Ахти кивнул и вытащил из-за пазухи прошитую полоску ткани. Затрещало крепкое полотно… На мгновение мелькнула замысловато вышитая полоска, густо затканная рунной вязью, — а потом раздался такой треск, словно сама ткань мира порвалась надвое. Ильмо почудилось, будто вся Похъёла, словно осенний лист, оторвалась от питающего древа и полетела куда-то, увлекаемая ветром…
Что-то менялось в зале; что-то неуловимое уходило, утекало прямо сквозь ткань мироздания. Воздух завибрировал, и вдруг грянул такой вопль, будто его одновременно издали тысячи глоток. Ильмо зажал ладонями уши и понял, что крик ему не мерещится.
Он увидел, как лик Калмы, в котором сошлось несочетаемое, худший из кошмаров — мать, пьющая кровь своих детей, — мгновенно потускнел, утратил глубину… и черная половина его исчезла. Теперь это было просто вырезанное в скале женское лицо, причем вырезанное грубо и неумело. Ильмо почувствовал, словно с его плеч упала огромная тяжесть, которую он едва сознавал, — а в голове стало ясно. Калма ушла отсюда! Она потеряла их! Она больше их не видит!
«Это заклятие разрушит любые вражьи чары», — вспомнил он слова Аке, когда тот передавал оберег Ахти.
А всеобщий крик нарастал. Со всех сторон неслись вопли боли и запредельного ужаса. Туны чувствовали исчезновение Калмы гораздо острее, чем Ильмо. Словно у них отсекли половину их натуры — да так и было на самом деле. Ильмо и его друзья оказались посреди обезумевшей толпы увечных детей, которые обнаружили, что мать бросила их и они остались одни. Уходила сила, которую туны давно привыкли считать своей, — а это была сила чужая, заемная, сила Калмы. Одни пытались взлететь, но крылья их не слушались, и они падали на пол. Другие шагали и падали, будто внезапно забыли, что значит ходить. Третьи хватались за глаза и уши — тунам, чьи чувства были постоянно многократно усилены магией, казалось, что они оглохли и ослепли. Каждому из них казалось, что он умирает. Жертвенный нож Лоухи валялся на полу, а сама она, прижав пальцы к вискам и крепко зажмурившись, быстро шевелила дрожащими губами, снова и снова тщетно взывая к Калме. О пленниках все забыли.
— Рехнуться можно! — вырвалось у Ахти, который так и застыл, держа в руках разорванную пополам полоску полотна. — Вот это оберег!
— Слушай, если твоя мать такая могучая колдунья, что она делает в вашем лосином захолустье? — уже тоже ошалел, но находил в себе силы шутить. — Да ее любой конунг приветит…
Ильмо вспомнил, что всё еще держит за руки Ильму. Похъёльская царевна стояла и тряслась так, что даже зубы у нее лязгали. Она взглянула на Ильмо как беспомощный младенец.
— Что же… что же это? — прошептала она.
Взгляд Ильмо помог ей вырваться из омута безумия — словно ветку протянул ей, утопающей в болоте.
— Н-надо же предупреждать! — пролепетала она более отчетливо.
Видя, как разум возвращается в ее глаза, Ильмо опомнился и сам.
— Бежим отсюда! — воскликнул он. — Надо скорее уходить, пока они не пришли в себя!
Они бросились к выходу. Их не пытались задержать — никто даже не смотрел в их сторону. У самого входа на них, лязгая железными крыльями, налетел один из стражей с вытаращенными глазами, но Аке отпихнул его голой рукой, и страж растянулся на полу. Кажется, он даже не обратил внимания, что его уронили.
