– И даже мне, – сказал Ланселет, – не очень-то хотелось бы давать подобный обет, зная, насколько я грешен. Но я верен Артуру в жизни и в смерти, и ему это ведомо.
– Боже упаси, чтобы я когда-нибудь в этом усомнился! – отозвался Артур и с искренней любовью улыбнулся старому другу. – Вы с Гавейном – истинная опора моего королевства. Если я когда-либо лишусь хоть одного из вас, должно быть, трон мой расколется и рухнет с вершины Камелотского холма!
Тут он вскинул голову и взглянул в дальний конец зала. Находившаяся там дверь отворилась, и вошел священник в белом одеянии. Его сопровождали двое юношей в белом. Галахад нетерпеливо вскочил со своего места.
– Прошу прощения, мой лорд…
Артур тоже поднялся и обнял своего наследника.
– Будь благословен, Галахад. Отправляйся на бдение. Юноша поклонился и повернулся, чтоб обняться с отцом.
Гвенвифар не слышала, что сказал ему Ланселет. Она протянула руку, и Галахад поцеловал ее.
– Благослови меня, госпожа.
– От всей души, Галахад, – отозвалась Гвенвифар, а Артур добавил:
– Мы еще увидимся в церкви. Ты должен будешь провести эту ночь в одиночестве, но мы немного побудем с тобой.
– Это большая честь для меня, мой король. А у тебя не было бдения перед коронацией?
– А как же, было, – улыбнувшись, ответила за короля Моргейна. – Только совсем не такое.
Когда все гости двинулись в церковь, Гвидион немного задержался и оказался рядом с Моргейной. Моргейна подняла взгляд на сына; он был не таким рослым, как Артур, уродившийся в Пендрагонов, но рядом с ней казался высоким.
– Я не думала увидеть тебя здесь, Гвидион.
– Я не думал здесь оказаться, госпожа.
– Я слыхала, что ты участвовал в этой войне, сражался среди саксов, союзников Артура. Я и не знала, что ты воин.
Гвидион пожал плечами.
– У тебя было не так уж много возможностей узнать что-либо обо мне, леди.
И внезапно, неожиданно даже для себя самой, Моргейна спросила:
– Ты ненавидишь меня за то, что я тебя бросила, сын? Гвидион заколебался.
– Возможно, какое-то время ненавидел, пока был молод, – наконец ответил он. – Но я – дитя Богини, и то, что я не мог видеться со своими земными родителями, помогло мне это осознать. Я больше не держу на тебя сердца, Владычица Озера, – сказал он.
На миг мир вокруг Моргейны превратился в размытое пятно; казалось, будто рядом с ней и вправду стоит молодой Ланселет… Сын учтиво поддержал ее под руку.
– Осторожно, дорожка тут не совсем ровная…
– Как там дела на Авалоне? – спросила Моргейна.
– У Нинианы все хорошо, – ответил Гвидион. – С прочими же сейчас меня мало что связывает.
– А не видел ли ты там сестру Галахада, девушку по имени Нимуэ?
Моргейна задумалась, пытаясь припомнить, сколько же лет сейчас должно быть Нимуэ. Галахаду исполнилось шестнадцать. Значит, Нимуэ, по крайней мере, четырнадцать – уже почти взрослая.
– Я ее не знаю, – отозвался Гвидион. – Старая жрица-предсказательница – как там ее имя, Врана? – забрала ее к себе, в место безмолвия и уединения. Мало кто из мужчин видел ее.
«Интересно, почему Врана так поступила?» Внезапно Моргейну пробрала дрожь. Но она лишь поинтересовалась:
– Ну, а как там сама Врана? С ней все в порядке?
– Я не слыхал, чтобы с ней было неладно, – сказал Гвидион. – Но когда я в последний раз видел ее во время обряда, она казалась старше самого старого дуба. Впрочем, голос у нее по-прежнему молод и прекрасен. Но я никогда с ней не беседовал.
– Никто из ныне живущих мужчин не беседовал с нею, Гвидион, – сказала Моргейна, – и мало кто из женщин. Я провела в Доме дев двенадцать лет и слышала ее голос не более полудюжины раз.
Ей не хотелось более ни говорить, ни думать об Авалоне, и она произнесла, стараясь, чтоб ее голос звучал как можно более непринужденно:
– Так значит, ты приобрел воинский опыт среди саксов?
– Да, и в Бретани – я некоторое время жил при дворе Лионеля. Лионель принял меня за сына Ланселета и велел называть себя дядей; я не стал с ним спорить. В конце концов, если о Ланселете будут думать, что он способен произвести на свет бастарда, ему от этого хуже не станет. Кстати, саксы Кеардига дали мне имя, как и благородному Ланселету. Его они прозвали Эльфийской Стрелой – у них вообще в обычае давать прозвище всякому незаурядному человеку. Мне они дали имя Мордред: на их языке это означает «смертоносный советчик» или «злой советчик», и, думаю, это отнюдь не было похвалой!
– Не так уж много коварства требуется, чтоб быть лукавее сакса, – сказала Моргейна. – Но поведай мне, что же заставило тебя прийти сюда до избранного мною срока?
Гвидион пожал плечами.
– Мне показалось, что было бы неплохо взглянуть на своего соперника.
Моргейна испуганно огляделась по сторонам.
– Не говори этого вслух!
– У меня нет причин бояться Галахада, – спокойно отозвался Гвидион. – Не похоже, что он проживет достаточно долго, чтобы взойти на трон.
– Это Зрение?
– Я и без Зрения вполне способен понять, что для того, чтобы сидеть на троне Пендрагонов, нужно быть посильнее Галахада, – сказал Гвидион. – Но если тебе так будет спокойнее, леди, то я готов поклясться Священным источником, что Галахад не умрет от моей руки. Равно как и от твоей, – добавил он мгновение спустя, заметив, как содрогнулась Моргейна. – Если Богиня не захочет видеть его на троне нового Авалона, то мы вполне можем предоставить ей самой разобраться с этим делом – я так полагаю.
Он на миг коснулся руки Моргейны, и, хотя прикосновение было нежным, ее снова пробрала дрожь.
– Пойдем, – сказал Гвидион, и Моргейне почудилось, будто голос его бесстрастен, словно голос священника, дающего отпущение грехов. – Посмотрим, как там мой кузен несет бдение. Нехорошо было бы испортить ему столь торжественный момент. У него в жизни их будет не так уж много.
Глава 5
Сколько бы Моргауза ни бывала в Камелоте, ей никогда не надоедало любоваться пышными торжественными церемониями. И ей, как одной из подвластных Артуру королев и матери трех самых давних его соратников, должны были сегодня предоставить почетное место среди зрителей турнира; а пока что она сидела в церкви, рядом с Моргейной. По окончании службы Галахада должны будут посвятить в рыцари; теперь же он стоял на коленях рядом с Артуром и Гвенвифар, бледный, серьезный и сияющий от радостного возбуждения.
Сам епископ Патриций приехал из Гластонбери, чтобы отслужить в Камелоте праздничную обедню; сейчас он стоял перед собравшимися в своей белой ризе и говорил нараспев:
