– В детстве меня учили. А после я совершенствовался лишь в том, что подобает отпрыску знатного рода, – отвечал Ланселет. – Так что все, что я приобрел, – это любовь к музыке настолько великую, чтобы преисполниться отвращения к своим собственным потугам.
– В самом деле? Друид, проходя обучение, сперва становится бардом, а потом уж жрецом, ибо музыка – один из ключей к законам вселенной.
Ланселет вздохнул:
– Да, вот это для меня и впрямь искушение, одна из немногих причин, что сподвигла бы меня к призванию друида. Но мать хочет, чтобы я сидел на Авалоне, сложа руки, и бренчал на арфе, пока мир вокруг нас рушится, а саксы и дикие северяне жгут, грабят и разбойничают в моей стране. Моргейна, ты когда-нибудь видела деревню, разоренную саксами? – И тут же сам ответил на свой вопрос: – Нет, конечно же, нет, ты живешь здесь, под защитой Авалона, за пределами мира, где идут войны и льется кровь, но мне нельзя об этом не думать. Я – воин, и сдается мне, что в наши тревожные времена защищать этот чудесный край от пожаров и разбоя – единственный труд, достойный мужчины. – Лицо его сделалось замкнутым, каких только ужасов ни проносилось перед его мысленным взором!
– Если война так ужасна, – промолвила Моргейна, – отчего бы не укрыться от нее здесь? Столько старых друидов умерло в последнем великом свершении магии, благодаря которому это священное место удалили из мира скверны, а сыновей, способных прийти им на смену, у нас недостаточно.
– Авалон прекрасен, и, если бы мне удалось сделать так, чтобы во всех королевствах воцарился мир, как на Авалоне, я бы с радостью остался здесь навечно и проводил свои дни, играя на арфе, слагая напевы и беседуя с духами великих деревьев… но, сдается мне, недостойно мужчины прятаться здесь, на Острове, в то время, как за его пределами страдают и мучаются люди. Моргейна, давай не будем говорить об этом сейчас. На сегодня, молю тебя, дай мне забыться. Внешний мир раздирают распри, а я приехал сюда насладиться днем-другим покоя, неужто ты мне откажешь? – Голос Галахада, напевный и выразительный, чуть дрогнул, и прозвучавшая в нем боль ранила ее так глубоко, что на мгновение Моргейне почудилось, она вот-вот разрыдается. Девушка потянулась к его руке и порывисто ее сжала.
– Пойдем, – позвала она. – Ты хотел полюбоваться на здешний вид… таков ли он, как тебе запомнилось?
Она повела гостя прочь от кольца камней, и они оглядели Озеро. Повсюду вокруг Острова переливалась и мерцала в солнечном свете подернутая легкой рябью водная гладь. Далеко внизу поверхность прочертила крохотная лодочка – с такой высоты она казалась не больше выпрыгнувшей из воды рыбки. Другие острова, одетые туманом, смутно темнели вдалеке: очертания их казались размытыми благодаря расстоянию и магической завесе, что отделяла Авалон от всего мира.
– Неподалеку отсюда, – промолвил Ланселет, – на возвышенности есть древняя крепость фэйри, и со стен ее открывается такой вид, что можно различить и Холм, и Озеро, и еще остров, похожий на свернувшегося кольцом дракона… – Он изящно взмахнул рукой.
– Я знаю это место, – отозвалась Моргейна. – Крепость стоит на одной из древних магических линий силы, что расчертили всю землю, однажды меня туда приводили, чтобы я сполна ощутила власть земли. Народ фэйри в таких вещах разбирался: я тоже чуть-чуть улавливаю, чувствую, как вибрируют земля и воздух. А ты что-нибудь ощущаешь? Ведь и в тебе течет кровь фэйри, ты – сын Вивианы.
– Здесь, на магическом острове, нетрудно ощутить, как земля и воздух полнятся силой, – тихо проговорил он.
Ланселет отвернулся от Озера, зевнул, потянулся.
– Подъем утомил меня больше, чем я думал, кроме того, почти всю ночь я провел в седле. Я готов посидеть на солнышке и подкрепиться хлебом, что ты для нас запасла!
Моргейна привела его к самому центру каменного круга. Если Ланселет способен хоть что-то почувствовать, уж здесь-то он непеременно ощутит присутствие великих сил, думала про себя девушка.
– Ложись на спину, и земля напоит тебя своей мощью, – проговорила Моргейна, вручая ему ломоть; прежде чем завернуть хлеб в обрывок кожи, девушка щедро намазала его маслом и сотовым медом. Они ели медленно, не спеша, слизывая с пальцев золотистый сироп. Ланселет потянулся к руке своей спутницы и шутливо слизнул медовый потек с ее мизинца.
– Какая ты сладкая, кузина моя, – рассмеялся он, и Моргейна почувствовала, как под его прикосновением ожило все ее существо. Она завладела рукой юноши, намереваясь отплатить ему той же монетой, и тут же разжала пальцы, точно обжегшись. Для него это скорее всего только игра, но для нее – все совсем иначе. Девушка отвернулась и спрятала пылающее лицо в траве. Сила земли перетекала в нее, наделяя могуществом самой Богини.
– Ты – дитя Богини, – проговорила Моргейна наконец. – Неужто ты ничего не знаешь о ее таинствах?
– Очень мало, хотя отец однажды поведал мне о том, как я был зачат – как дитя Великого Брака между королем и его землей. Так что, наверное, он считает, что мне должно хранить верность самой земле Британии, которая для меня и отец, и мать… Я побывал в великом средоточии древних таинств, в гигантском каменном коридоре Карнака, где некогда стоял Храм; там – источник силы, как здесь. Да, здесь я чувствую то же самое. – Ланселет развернулся и заглянул в лицо своей спутницы. – Ты – словно Богиня этого места, – промолвил он, дивясь. – В древних культах, я знаю, мужчины и женщины вместе отдаются ее власти, хотя священники очень хотели бы запретить такие обряды, точно так же, как стремятся сокрушить все древние камни, вроде тех, что нависают над нами сейчас, и великие мегалиты Карнака тоже… Часть они уже ниспровергли, да только задача эта не из простых.
– Богиня им помешает, – просто ответила Моргейна.
– Может, и так, – согласился Ланселет и осторожно прикоснулся к синему полумесяцу у нее на лбу. – Ты ведь в этом месте дотронулась до меня, когда помогла мне заглянуть в иной мир. Это касается Зрения, Моргейна, или это – еще одно из таинств, о которых тебе запрещено рассказывать? Ну ладно, я и спрашивать не буду. Просто я чувствую себя так, словно меня похитили и унесли в одну из древних крепостей фэйри, где, по слухам, за одну ночь проходит сто лет.
– Ну, не то чтобы все сто, – рассмеялась Моргейна, – хотя отчасти это правда: ход времени там и впрямь иной. Но я слышала, будто некоторые барды и по сей день вольны ходить в эльфийскую страну и обратно… просто мир фэйри отступил в туманы еще дальше Авалона, вот и все. – И девушка неуютно поежилась.
– Может статься, когда я вернусь в реальный мир, саксов уже разобьют наголову и от них одно воспоминание останется, – предположил Ланселет.
– И ты горестно зарыдаешь, ибо жизнь твоя утратит смысл?
Рассмеявшись, юноша покачал головой, не выпуская руки своей спутницы. А спустя минуту негромко спросил:
– А ты, значит, уже служила Богине в день костров Белтайна?
– Нет, – тихо ответила Моргейна. – Я храню девственность, пока это угодно Богине, скорее всего, меня сохраняют для Великого Брака… Вивиана не объявляла мне свою волю, равно как и волю Богини. – Девушка опустила голову, рассыпавшиеся волосы волной упали ей на лицо. Моргейна вдруг отчаянно оробела, словно гость мог прочесть ее мысли и распознать желание, вдруг вспыхнувшее в ней, подобно пламени. Отречется ли она от своей ревностно сберегаемой девственности, если Ланселет ее об этом попросит? Никогда прежде запрет не казался ей в тягость, а теперь ощущение было такое, словно между ними лег огненный меч. Наступило долгое молчание, по солнцу скользили тени, тишину нарушало лишь стрекотание кузнечиков в траве. Наконец Ланселет потянулся к девушке, уложил ее на траву и ласково поцеловал полумесяц на челе: поцелуй этот обжег ее как пламя. Голос его звучал мягко и серьезно:
